Дружина

– Да-а, – протянул я, – террамар, говоришь, а вот как выйдет оттуда баба Яга, что тогда скажешь?

– Какая такая… – хотел было возразить Ополь и замолчал, выпучив глаза и открыв рот, глядя, как из избушки по вырубленным в толстом старом бревне ступенькам медленно спиной вперёд спускается бабка.

– Закрой рот, сапоги видно, – мне почему-то стало весело.

На земле местная хозяйка оказалась худощавой пожилой женщиной лет шестидесяти, одетой в длинную серую рубаху из грубой холстины, большой тёмно-бурый вязаный плат, покрывающий голову, плечи и спину, потёртую коричневую меховую жилетку и онучи, заправленные в кожаные поршни. В одежде преобладали серые, бурые и коричневые цвета, отчего бабка по окрасу сильно смахивала на воробья. На худом обветренном лице отпечаталась вековая мудрость и печаль. Интересно, какая судьба закинула человека в этакие дебри.

Опираясь на палку, бабка без страха подошла, боднула нас суровым взглядом, заставив отступить на шаг и, уставившись на Олега, произнесла что-то на незнакомом языке. Он покачал головой: «не понимаю». Ещё одна попытка на ином языке. Опять мимо. Бабка призадумалась, потом едва заметно улыбнулась и спросила почти чисто на славянском:

– Ты ли вождь сих воев?

– Так, матушка. Моё имя Хелегов, или по-здешнему – Олег. Мы путники, потерявшие землю, идём до своих родичей, да вот что-то заплутали.

Бабка внимательно всмотрелась в Олега, её глаза вдруг почернели из-за расширившихся зрачков, и она глухо проговорила:

– Ты и впрямь большой вождь, и сотворишь много и добра, и зла, ибо власть и сладка, и горька, и всегда стоит на крови. Ано тебе благоволят боги, покуда ты благодаришь их. Береги жену, – она указала на Ингу.

– Нам бы на ночь устроиться, матушка, прости, не знаю твоего имени, – продолжил Олег.

– Зови меня бабкой Оприной. Ано селить то вас некуда. Эвон сколь вас много, а избёнка моя малая, да ветхая, – она привычным жестом поправила плат. – Разве что в старом сеннике. Ступайте за мной.

Опираясь на палку, она обошла густые кусты, и за ними на прогалине мы увидели крытый корой жердяной навес, в котором на высоту человеческого роста лежало серое сено, неопределённой свежести. Сзади и с боков навес ограждал покосившийся плетень. Народ сразу заметно оживился, ибо немалый слой пусть старого, но сухого сена обещал нормальный сон вместо ночёвки на холодной земле.

– Была пора, имелась скотинка, да вся вышла. С тех пор сено и осталось. Ночуйте покуда.

Пока варяги шумно устраивались на постой, таскали валежник и брёвна для костров и еловый лапник для лож, Олег подошёл к стоящей в сторонке бабке Оприне и искренне спросил:

– Скажи, матушка Оприна, как ты живёшь в этакой глуши? Чем питаешься, чем обогреваешься?

Она горько усмехнулась, поправила плат и ответила:

– Питаюсь, чем боги пошлют: ягоды да грибы, корни съедобные заготавливаю, по весне птичьими яйцами лакомлюсь. Зайцев уж тяжко стало ловить, надысь оленинка была. Олешка ноги сломал, помогла ему смерть облегчить.

– Есть у нас немного хлеба и крупы, – проговорил Олег, – позволь оставить тебе, да дров заготовить. Коль приветила нас, отдариться хочу. А в лес сходим, так и дичь принесём.

– Благо тебе, ярл Олег, боги тебя не забудут.

В целом устроились мы очень даже неплохо. Погода разгулялась, да, и сильный ветер в этакие дебри не добирался. Развели костры. По дороге сюда все заметили, что лес кишит самой разной живностью, и потому пятеро охотников сразу ушли за добычей, и через час вернулись с двумя большими подсвинками. Помня о своём обещании, Олег велел отнести бабке Оприне одного подсвинка, пол мешка муки и столько же полбы.

Вскоре на огне зашкворчало мясо. Заправившись кулешом и жареным мясом, дружина стала устраиваться на ночёвку. В ногах источали тепло три костра да два по бокам. В кострищах тлели внавал толстые колоды. Имея немалый опыт походов, дружинники принялись укладываться на подстилке плотно бок в бок и укрылись плащами с головой. Ложе для Инги устроили поближе к среднему костру. Поставив в дозор, Олег устроился рядом с женой.

Я заснул, как убитый, но среди ночи вдруг очнулся. Оставленный без присмотра костёр постепенно затухал, слабые огоньки испуганно трепетали на тесно сложенных брёвнах, светящихся красными углями. Ночной воздух слегка шевелил облысевшие деревья. В темноте ухнул филин.

Колдовская ночь превратила лес в полное загадок и тайн пространство. Непонятно, то ли я спал наяву, толи бодрствовал во сне, заблудившись между навью и явью, но то, что увидел, сильно смахивало на сон, бред, или морок. На подсвеченной мертвенным лунным светом лесной прогалине мрак расступился, и я с трудом сосредоточил взгляд на трёх высоких неподвижных фигурах. Не чувствуя никакой опасности, я вгляделся в тёмные лики деревянных идолов, глаза которых в неверном лунном свете казались живыми, и их взгляды не отпускали моё лицо. На головах истуканов сидели три ворона, а у подножия лежали какие-то предметы. Я попытался разглядеть их, но не успел, сражённый глубоким сном.