Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

В другом месте Дворкин высмеивает представление о том, что над уступками личности и ее «правами» могут иногда превалировать политические меры, направленные на обеспечение социальной или политической стабильности. Он утверждает, вопреки определенным стандартным, утилитарным шагам, что никакая чисто политическая проблема не может отменить притязаний индивида на справедливое обращение. «Мы не должны, – пишет он, – смешивать стратегию и справедливость, факты политической жизни и принципы политической морали» [Dworkin, 1978, p. 255; Дворкин, 2004, с. 346]. Или по крайней мере не когда критикуем позицию лорда Девлина, выступавшего за отражение в законе элементов традиционной сексуальной морали, или дискредитируем «широко распространенные проявления нетерпимости, негодования и отвращения» (не путать с «моральными убеждениями»). Стратегия, которая встает на защиту жертв несправедливости, может попирать любые права, на которые указывает консерватор. Ведь если о них говорит консерватор, вы можете быть уверены, что это не «права». Точно так же можно не сомневаться: если консерваторы пытаются воспрепятствовать чему-либо, то происходит это не ввиду моральных убеждений, как у либералов, а из-за «нетерпимости, негодования и отвращения».

Конечно, здесь затрагиваются глубокие и сложные вопросы политической философии. И Дворкин вполне может быть прав, предполагая, что привилегии, которые желает защитить консерватор, не являются подлинными правами. Но что тогда является таковыми и на каких основаниях? Туманные отсылки к американской Конституции и какой-то «моральной теории», на которой она основана, не могут служить ответом на этот вопрос, особенно когда дела, приводимые для пояснения, разрешались в английских судах. Дворкин твердо убежден, что говорит от имени принципов, а не закона, который может быть отменен. Но когда дискуссия поднимается на более абстрактный, философский уровень, нам нужно знать, откуда эти принципы черпают свой авторитет. Ответа на данный вопрос Дворкин избегает.

В одной из последующих работ – «Империи права» – Дворкин разрабатывает новую стратегию, позволяющую выигрывать в спорах. Она состоит в том, чтобы рассматривать право герменевтически

, как открытое для интерпретации в каждом отдельном случае. И поэтому всегда в пользу либералов [Dworkin, 1988; Дворкин, 2020]. Интерпретация, как утверждает Дворкин, представляет собой попытку дать лучшее прочтение какого-либо человеческого артефакта. При таком прочтении последний предстает наиболее соответствующим своему конечному назначению. С этой точки зрения критическая интерпретация произведения искусства – это попытка дать прочтение, которое придаст ему наибольшую эстетическую ценность. В чем состоит

лучшая интерпретация, зависит от сферы деятельности. Очевидно, что закон существует не ради эстетики. Тогда для чего? Во-первых, ради справедливости. Но это не тот ответ, который дает Дворкин, по крайней мере явно: столкнувшись с необходимостью говорить прямо, он ретируется по тенистым тропам. Иногда он подчеркивает роль права в направлении и сдерживании действий властей, иначе говоря, в защите индивидуальных прав. В других случаях говорит о функции закона в разрешении конфликтов, как это имеет место в большей части гражданского права. В более теоретических отрывках Дворкин описывает право как подчиненное идеалу целостности. Похоже, именно эту теорию он предпочитает, несмотря на ее неопределенность.

Поиск «лучшего» прочтения права осуществляется на многих уровнях: судов (судьи интерпретируют закон, когда рассматривают сложные дела и пытаются увязывать свои решения с соответствующими прецедентами); рассуждений юристов, когда они толкуют или критикуют решения судов; аргументов философов права, которые стремятся найти основные начала в своей области.

Согласно Дворкину, закон не должен рассматриваться как директива, конвенция, упреждение или обычный политический инструмент. Это, скорее, выражение гражданских, моральных или конституционных прав; воплощение «политической морали»; реализация «ассоциативных обязательств» сообщества, в отношении которого данный закон осуществляется. И Дворкин способен так быстро и уверенно переключаться между этими разными описаниями закона отчасти потому, что у него есть теория, на первый взгляд внушительная, но затем блекнущая в стилистических сумерках, согласно которой эти функции права перекликаются.