Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Дворкин облекает свою теорию в квазирелигиозные термины. «Наше» право, утверждает он, является типично «протестантским» видом деятельности. При этом он не упоминает о том, что общее право, открыто одобряемое каноническим правом, сопровождает нас со времен расцвета папства. Он продолжает дело, начатое в книге «О правах всерьез», и описывает право как оружие в руках протестующего. «Мы», принадлежащие к самобытной, «нашей» традиции права, поддерживаем крайне индивидуалистическую мораль. Она подчеркивает приоритет прав личности перед авторитетом суверенной власти и является полностью «политической» по своему действию и применению. «Политическая мораль» определяет общество, к которому мы себя причисляем. Столкнувшись с оппонентом, который считает, что «мы» – это не только читатели New York Review of Books, Дворкин неохотно признает, что личные права могут взять верх над уже внедренными в общественную жизнь направлениями либеральной политики. Тем не менее он хочет доказать, что задачей закона является поддержание прав и обязанностей, которые признаются в «сообществе» и тем самым обеспечивают тождество этого сообщества во времени. Точно так же человек обеспечивает тождество своей личности во времени посредством того, что берет на себя ответственность за свои прошлые и будущие действия.

Для описания права Дворкин применяет избыточную и обманчивую метафору «цепного романа», когда повествование продолжают многие авторы, преследующие общую цель создания единого и целостного произведения искусства. Следуя прецеденту, судья одновременно истолковывает то, что имело место в прошлом, и изменяет контекст интерпретации. Над ним довлеет необходимость воплощать и поддерживать «целостность» права. Иначе говоря, сохранять права и виды ответственности, закрепленные в законе сообществом. «Целостность» права – это в конце концов феномен того же порядка, что и юридическая личность сообщества, которому оно служит.

Выше было приведено обобщение этой теории, насколько я ее понял. А теперь переформулирую ее по-своему. Закон, как «мы» знаем, является не сводом правил, а традицией. Его значение заключается не в результатах, а в «смысле», который мы восстанавливаем посредством интерпретации. Кроме того, закон служит выражением юридической личности сообщества в его политическом аспекте. Закон фиксирует права, ответственность и – позвольте мне добавить, хотя Дворкин, конечно же, этого не делает – обязанности и передает их от поколения к поколению.

Отправление правосудия требует конкретных институтов, например независимости судебных органов и записи ранее принятых решений, которыми можно было бы руководствоваться. Но в еще большей степени он зависит от наличия определенного «духа общественности», порожденного разделяемой лояльностью людей. Последняя не является ни договорной, ни универсальной, а основана на признании общей судьбы, которая связывает граждан национального государства.

Если я отмечу, что такая теория права уже отстаивалась от имени политического консерватизма, то точно не для того, чтобы поставить под сомнение оригинальность Дворкина. Ведь то, как именно он приходит к данным выводам, на каждом этапе свидетельствует о выдающемся и плодовитом уме. Это нужно, скорее, для того, чтобы привлечь внимание к оторванности Дворкина ото всех интеллектуальных традиций за рамками англо-американской юриспруденции и аналитической философии. Он сильно сэкономил бы время своих читателей, если бы понял, до какой степени его выводы уже предвосхитили Смит, Бёрк, Гегель и де Местр. Для него это означало бы отказ от одного из излюбленных им амплуа – просвещенного либерала, которому еще нужно доказать, что интеллектуальный консерватизм вообще возможен. Но это привело бы Дворкина к осознанию чудовищного диссонанса между его защитой «нашей» правовой традиции и агрессивной пропагандой политических программ вроде обратной дискриминации, которые в настоящее время ее подрывают.

«Мы» Дворкина включает всех англоязычных либералов, хотя, возможно, не всех американских, за пределами прибрежных городов. Его примеры, как я уже отмечал, взяты из английского и американского права и обсуждаются в свете таких принципов общего права, как принцип судебного прецедента и stare decisis

[36], хотя и без отсылки к важному различию между общим правом и правом справедливости. Правовые системы большинства стран мира, по крайней мере официально, не подчиняются этим принципам. Правовые системы многих европейских государств восходят к Кодексу Наполеона, в котором доктрина прецедента официально отвергается, по меньшей мере в той форме, в какой она принята в английских судах. Тем не менее в этих странах работают и закон, и системы апелляционных судов, созданные для защиты индивидуальных прав (хотя, возможно, не тех же самых прав, что заложены в общем праве).