Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Причем это верно, как в объективном, так и в субъективном плане. Верно в объективном плане, поскольку возникает мир готовых [

fertig] вещей и вещных отношений (мир товаров и их движения на рынке), чьи законы хотя мало-помалу и познаются людьми, но и в этом случае противостоят им как непреодолимые самостийные силы. Их познание, стало быть, может быть использовано индивидом к собственной выгоде, но и тут ему не дано своей деятельностью оказать активное влияние на реальный ход событий. Это верно и в субъективном

плане, поскольку при сложившемся товарном хозяйстве человеческая деятельность объективируется по отношению к нему самому, становится товаром; она подчиняется чуждой человеку объективности естественных законов общества, т. е. должна совершать свое движение так же независимо от людей, как и любая другая потребительная ценность, ставшая товаровидной вещью [Warending] [Lukács, 1971, p. 87; Лукач, 2003, с. 183].

Тот же неумолимый процесс капиталистического производства обусловливает дальнейшую специализацию труда и, следовательно, фрагментацию субъекта – его разделение на отдельные навыки и функции и поглощение его жизни определенным умением, определяющим его ценность как товара. По словам Лукача, эта фрагментация труда превращает производство в своего рода созерцание. Как простой зубчик в машине, доминирующей над ним и контролирующей его, рабочий теряет статус человека и занимает по отношению к своему поведению чисто созерцательную позицию анатома, изучающего работу тела [Ibid., p. 89; Там же, с. 185].

Благодаря постоянному повторению таких аргументов Лукачу удается убедить себя в том, что фетишизм, отчуждение и овеществление определяют духовное состояние капиталистического общества. Они проявляются в порабощении рабочей силы, вырождении искусства и языка, извращении сексуальных отношений – короче говоря, в универсальном отделении человека от его сущности. Такие «прозрения» предполагают, что страдания и пороки человечества не требуют никакого другого объяснения, кроме существования капиталистической системы. Но эти заключения не являются результатом серьезной работы, а представляют собой более или менее схематические переложения «классической немецкой философии», в частности драмы «субъекта и объекта», которая впоследствии возымела такой сильный эффект в Париже. Понять, что имеет в виду Лукач, можно, вернувшись к корням, а точнее, к «классической немецкой философии».

Кант утверждал, что как субъекты мы, по существу, свободны и реализуем свою свободу сообразно с практическим разумом, который является источником категорического императива, мотивирующего и обосновывающего наше поведение. Гегель согласился с этим, но последовал за Фихте, утверждая, что субъект не абсолютно дан, а, скорее, порождает сам себя посредством процесса отрицания и «определения» (Bestimmung). Субъект осознает себя, тем самым обретая свободу, только через последовательное полагание объектов, отличных от себя и обеспечивающих ему поле деятельности. Этот процесс самоопределения (Selbstbestimmung) является социальным: я осознаю себя через отношения с другими, у которых отвоевываю себе свободу. Из «борьбы не на жизнь, а на смерть» каждый из нас может выйти как господином, так и рабом. Раб – это просто объект для господина. Однако, по мнению Гегеля, господин также становится объектом для себя самого, будучи отделен от мира действия постоянным посредничеством раба и вынужденный занимать чисто созерцательную позицию по отношению к собственному существованию. Истинная свобода приходит только с восстановлением единства между созерцанием и действием и преодолением антагонистических отношений, лишающих господина и раба признания, которого они жаждут.