Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Процесс самоосуществления следует диалектической схеме. «Непосредственный», «неопределенный» субъект – пустое «я» – отстраняется от самого себя, «объективируется» и отчуждается. Через все самопознание проходит этот первый момент отрицания – превращения субъекта в «объект» собственного созерцательного осознания (это момент Entäusserung, или становления «другим»). Только по окончании диалектического процесса самость возвращается к себе, чтобы осознанно и определенно стать тем, чем раньше она была только абстрактно и потенциально.

Таким образом, я достигаю нравственного сознания и свободы в два этапа. Сначала я перехожу от непосредственного детского «я хочу» к отстраненному восприятию себя как объекта, порабощенного желанием. Затем включаю это самосознание в собственную субъективную природу. Я заставляю себя быть полностью самостоятельным субъектом, способным преодолеть желание и действовать, исходя из понятия блага. Таким образом я достигаю единства созерцания и действия: становлюсь подлинным деятелем, мотивированным понятием о себе, имеющим право на уважение со стороны себя и других.

На обширных философских последствиях этого рассуждения нет необходимости задерживаться. Непосредственное значение имеет для нас его дальнейшая история, в частности то, как исказил его Людвиг Фейербах. В исследовании «несчастного сознания» – «самоотчужденного духа» – Гегелю было что сказать о религии. Он утверждал, что определенный тип религии – тот, в котором Бог рассматривается как безнадежно трансцендентный, будучи средоточием всех добродетелей и святости, а мир вместе с «падшим человеком» – как навечно отделенный от Бога, – это представление «самоотчужденного духа».

Фейербах распространил это наблюдение на религию вообще и на христианство в частности [Feuerbach, 1854; Фейербах, 1995]. В последнем человек переносит всю добродетель в небесную сферу и поэтому не находит ее в себе. Фейербах здесь заимствует из философии религии Канта ключевую концепцию «фетиша». В фетишизме, как утверждал Кант, люди приписывают свои силы объектам, которые находятся вовне и, соответственно, вне досягаемости их воли. Христианство, по мнению Фейербаха, также является фетишизмом. Человек приписывает свою добродетель, свободу и счастье нереальному, «духовному» царству и влачит материальное существование в состоянии безнадежной оторванности от своей истинной природы и возможностей. Достоинство может быть восстановлено, только если мы осознаем, что его реальность лежит здесь, в нашем материальном, социальном существовании – «родовом существе» (Gattungswesen), как Фейербах тенденциозно называл его. В религии мы делаем объект из своих достоинств, а затем поклоняемся ему, как господину. Поэтому мы «отчуждены» от самих себя и отдаляемся от самоосуществления. Таким образом, фетишистское сознание лишает нас сил, поскольку они вкладываются в нереальные объекты.

В рукописях 1844 г. Маркс придает этой истории новый поворот, используя ту же одурманивающую риторику, чтобы усилить критику частной собственности. В собственности человек объективирует свою волю, наделяя простой объект своей субъективностью и тем самым теряя последнюю. Собственность властвует над ним благодаря той силе, которую присваивает, извлекая из его деятельности и воли. Таким образом, в собственности человек наделяет предметы человеческой душой и становится для себя простым объектом. Он «возвращается к себе» только через преодоление института собственности, когда его отношения с другими больше не опосредуются отчуждающим миром вещей. Человек из «объекта» превращается в «субъект», обретая целостность на более высоком, более насыщенном самосознанием уровне «родового существа», от которого его отлучила собственность.

Рукописи 1844 г. были обнаружены уже после того, как Лукач опубликовал «Историю и классовое сознание»: он лично помогал в подготовке первого издания, когда жил в изгнании в Советском Союзе. Тем не менее гегелевская притча о духовном пути человека: от наивной самопогруженности через отчуждение к самоосуществлению в подлинной общественной жизни – оставалась движущей силой всех умозрительных построений Маркса. Лукачу хватало воображения и понимания, чтобы почувствовать это и пролить свет на более глубокий смысл рассуждений Маркса. Да и сам он был околдован гегелевской притчей.

В качестве науки теория фетишизма товара и капитала бессодержательна: она не добавляет ничего существенного к объяснению процессов накопления капитала или товарного обмена. Даже в качестве социальной критики эта концепция основана скорее на чувствах, чем на разумных доводах. Ибо кто на самом деле обманут иллюзией, что товары и капитал обладают независимой силой, позволяющей первым обмениваться, а второму накапливаться? «Буржуазный» экономист объясняет эти явления с точки зрения совокупного спроса и предложения, иными словами, с позиции социальных действий людей. Поэтому какой смысл утверждать, что законы «вульгарной политической экономии» изображают капитал «независимым источником стоимости»?