Двенадцать ночей

Кэй смотрела, как Онтос вращается и приседает, описывая руками широкие повторяющиеся дуги в противовес покачиваниям головы. По его телу прокатывались волны, и в то же время оно трепетало, как горло поющего скворца. Его медленный танец, ритмический, безмолвный, был красивей всего, что она когда-либо видела. Ей слово трудно было вымолвить.

– Завораживает, – сказала она наконец.

– Еще бы, – согласился Вилли. – Это разыгрывание сюжета в наичистейшем виде, это полнейшее воплощение и отражение всего, что мы делаем на доске. Можно, пожалуй, сказать, что Онтос есть все то, что Ойдос знает. В месте чистого познания она хранит коллекцию предметов, в которых запечатлевается все, что можно познать о духах, ходящих по доске Рацио. А в саду Онтос воплощает, проживает это знание телесно, в движении.

Кэй подумала об этом, подумала – и сдалась.

– Что это значит? Не понимаю.

– Он чувствует, кто мы есть, – сказал Вилли наконец. – Из чего мы сотворены, куда мы движемся, что мы значим. Я думаю, он один это знает – вернее, чует. Но я рад, что хоть кто-то.

Он чует, из чего мы сотворены. Куда движемся.

– Можно, я спрошу его? Спрошу, что он чует о том, куда я двигаюсь.

– Нет, Кэй, нельзя, тут не так все устроено…

Но Кэй уже встала.

Подходя к возвышению, где кружился Онтос, в чьем худом теле отражалось столько звука, тепла, света и движения, она почувствовала, как все, чем пульсировал сад, запульсировало в ее собственной крови. Оно ринулось ей в уши, но не как звук – не звоном и не ударами; оно наполнило ей рот, хотя не имело вкуса; она не ощущала, подходя к платформе, ничего, кроме травы под ногами и воздуха, овевающего кожу, – но этот воздух казался заряженным, насыщенным новым давлением; она закрыла глаза, защищаясь от запаха, и задержала дыхание, защищаясь от света, и последние остатки сознания подсказали ей, что она пересекла травянистую площадку и поднимается по обколотым каменным ступеням на возвышение.

После этого не было ни после, ни этого. Она утратила чувство времени, не испытывала ни страхов, ни сожалений. Погрузившись в глубокий транс, она знать не знала, как подошла к центру платформы; она не видела, как Онтос поклонился ей, уступил ей место, отошел, спустился по ступеням и устроился на траве; она не ощущала сложных извивов своего тела, тех па, что оно проделывало три часа с лишним, пока она танцевала перед духами-причинами в саду Дома Двух Ладов, будучи сердцевиной их бытия и автором их движений.

13

Война

– Кэй. Кэй.

Я не Кэй… я не… я…

– Кэй. Очнись.

Кэй открыла глаза и увидела только дневной свет, от которого им стало больно. Она зажмурила их снова и почувствовала, что яростно мотнула от света головой.

– Пусть поспит, Вилли.

Фантастес. Вилли. Что я тут делаю?

– Она тяжкое испытание перенесла, – сказал старый фантазер.

Кэй опять подняла веки – заставила себя смотреть.

– Привет, как дела? – сказал Вилли. Он ободряюще улыбался, его лицо было очень близко. Под рукой Кэй почувствовала траву, но голова лежала на какой-то подушке, и вся она была по плечи укрыта одеялом.

Ты всегда рядом после того, как со мной что-то происходит.

– Ты нас напугала, – сказал Вилли. До Кэй дошло, что она лежит на земле, а Вилли лежит рядом и глядит ей в глаза.

Сколько я проспала? Сколько, сколько…

– Сколько?..

– Всю ночь. Примерно девять часов. Но ты не все время спала.

– Мягко говоря, – промолвил Фантастес. Кэй увидела, что он сидит в нескольких шагах за большим столом с каменной столешницей. Сидит и пристально, обеспокоенно на нее смотрит.

– Ты хоть что-нибудь помнишь о том, что было… раньше?

Эти слова Вилли, казалось, проделали дыру в мироздании, и Кэй в нее ухнула – миля за милей пустого воздуха. Тело вышло из-под контроля, дернулось, рука метнулась схватиться за руку Вилли – за что угодно, лишь бы была опора в этом мире, лишь бы лежать тут на траве, на солнце.

Помоги…

– Все хорошо, – сказал он мягко, успокаивающе. – Я понял, понял. Не надо так усиленно про это думать. Медленно впускай, постепенно.