Двенадцать ночей

– Ты пошла к Онтосу, чтобы спросить его – спросить о том, что ты делаешь, что значишь, что тебе следует делать, что ты собой представляешь. И ты выстрелила этим вопросом в сотни целей. Даже я почувствовал. Вчера вечером все – все причины на доске – обратились каждый к своему «я», стали смотреть внутрь себя, вдруг сделались сами себе необычайно интересны. Надолго, на целые часы они все, казалось… – Он приумолк, затем выдохнул: – занялись самоисследованием.

– Можно сказать, – добавил Фантастес, – что ты спросила не только о себе, но и обо всех духах в саду. В каждом из них вопрос повторился, как в зеркале. Каждый из них был с тобой связан.

Кэй досадливо оттолкнула руки Вилли.

– И какой был ответ? Что они потом стали делать?

– Они уснули, Кэй, как и ты. В какой-то момент они все легли, кто где был, и лежали тихие и неподвижные, точно мертвые. Спали.

Выходит, все это было впустую. Вся эта боль. Вся эта жуткая радость. Все это воздействие, вся эта связь. Вся эта война – впустую.

И теперь слезы начали набухать в глазах Кэй так быстро, что даже рыдать было некогда. И, соприкасаясь с Вилли, который, сидя рядом, качал ее взад и вперед, она не утешение от него получала, а глубину печали, ставшей благодаря ему колодцем, откуда она ведрами черпала слезы, черпала и выливала, выливала и черпала без остановки, и казалось, что это бесконечное движение дается ей легче всего, что она делала в жизни.

– Все, что в тебе, Кэй, выпусти наружу сейчас, – сказал Вилли.

– А если во мне совсем ничего нет?

– Вот-вот!

Это был Рацио. Прозвучало так, будто пес пролаял. Словно угроза перед дракой: отрывисто, категорично, яростно.

Он стоял по ту сторону большого каменного стола, за которым сидел Фантастес. Несмотря на его малый рост, Кэй, сидевшей на траве, показалось, что он возвышается над столом, как башня, а увенчивало эту башню – презрение. От взгляда на его язвительное лицо, где смешались агрессия, горечь и возмущение, у Кэй стало резать глаза.

– Возомнила себя жертвой, – проговорил он. – Как будто это имеет к тебе хоть какое-то отношение. Как такое в твою наглую голову могло прийти!

Он плюнул на стол.

– Рацио!..

Вилли выставил руку в тщетной попытке нейтрализовать злость старого духа левой стороны, противостоять ей кружением пальцев сюжетчика.

Рацио сжал кулак и поднял его на уровень лица. Он смотрел на кулак, стискивая его все туже. Казалось, хочет расплющить себе пальцы. Кэй почувствовала, что все в ней, и тело и ум, пятится от этой жуткой ярости – все, кроме глаз: взгляд оставался прикован к этому наливающемуся силой кулаку.

Он обрушил кулак на каменную столешницу – обрушил с хрустом, раздавшимся, поняла Кэй, не из-за того, что стол надломился от удара, а из-за того, что столкновения с неподатливым камнем не выдержали кожа и кости. Она ожидала, что Рацио завопит или взвоет, но его лицо оставалось упрямо-бесстрастным. Казалось, ему не так больно, как любопытно, что теперь с рукой. Он стоял, глядя на поврежденный кулак, лежавший на столе, и, казалось, был, подобно остальным, ошарашен и парализован.

– Вот как должно быть, – произнес он тихим голосом, который, однако, был похож на тонкую нить гнева. – Должно быть так. Есть границы. Есть нерушимые пределы. Сюжетчик не может разыгрывать сюжеты без этих гарантий.

Духи-причины позади него перестали расхаживать туда-сюда. По всему саду они стояли теперь в неподвижном ожидании.

Рацио распрямился во весь рост, сколько его было в полной приземистой фигуре. Поднял со стола правый кулак и левой рукой принялся его разжимать – палец за пальцем. По ребру ладони уже разливался синяк, и разгибание пальцев, похоже, требовало от духа всей сосредоточенности, на какую он был способен, – он словно медитировал о боли, которую оно ему причиняло. Кэй ощущала на плече ладонь Вилли – ощущала как защиту от ярости Рацио. Слезы на ее лице высыхали; она чувствовала, как стягивается, твердеет после них кожа щек в прохладном, свежем воздухе зимнего утра.

Рацио стоял неподвижно, разглядывая свою ладонь. Потом посмотрел на стол перед собой. И, внезапно вспыхнув опять, швырнул на стол всю руку ниже локтя и протащил по нему широкой дугой. Несколько тарелок, стаканов, подсвечник, книга, какая-то одежда – все полетело наземь, что-то разбилось. Он, казалось, не желал ничего замечать. Фантастес, чтобы его не задела рука Рацио, откинулся назад; теперь они смотрели друг на друга.

– Я разозлен, – промолвил Рацио.

– Заметно, – сказал Фантастес.

– Извиняться за свою злость я не собираюсь. – Рацио сел напротив Фантастеса и левой рукой стал разглаживать складки и замятины на одежде. – Сядьте за стол, все, – сказал он, не глядя на них. И, не дожидаясь, пока Вилли и Кэй сядут, заговорил: