Двойня для Цербера

Подхожу к большой кровати. Она слишком велика для его съежившегося тела. Как мог крепкий и еще не старый мужик за столь короткое время превратиться в живую мумию? Он же еще недавно дрова колол, а в прошлом году в армрестлинге меня на лопатки укладывал. И почему я этого не замечал? Был так обдолбан ею и «коксом»?

— Бать, ты как? — спрашиваю тихо, пригладив растрепанные после бурного вечера волосы.

— Херово, Олег. Саркома легкого, метастаз много. Разве что в мозг не проросли еще, а так везде, собаки, проникли, — проговаривает он спокойно и твердо.

Батя всегда умел удар держать — закалили шальные девяностые. Из таких мужиков получаются самые крепкие гвозди. Вот и сейчас, когда я готов на себе волосы рвать, он хладнокровен.

— Какая еще саркома? — не врубаюсь в происходящее. Пытаюсь бороться с болезненной действительностью. — Ты даже не курил никогда.

— Можно быть праведником, и все равно заболеть этой гадостью, — голос его лишился стальных ноток и теперь поскрипывает. — А мы с тобой далеко не святые, Олег. Можно, конечно, любые делишки городить, но расплата прилетит. Мне вот прилетела.

Херня это! Просто клетка мутировала, и все. Нет никакой кармы. С нашим баблом все лечится. Да, тяжело будет, но выплывем. Как всегда.

— Ты, бать, рук не опускай, — почти умоляю я его. — Я сейчас всех вздрючу. Есть же Израиль и Германия. Бабла отсыплем, и они все сделают. Еще лет двадцать проживешь.

— Не помогут уже ни фашисты, ни евреи. Даже китайцы со своими змеиными снадобьями в пролете. Только паллиатив. Полгода дают. В лучшем случае.

— Что ж делать, бать? — спрашиваю я, чувствуя ту самую беспомощность, которую напророчила эту сучка Агния.

Смотрит на меня. Долго, в упор. В почти бесцветных глазах все та же привычная мне с детства жесткость, граничащая с жестокостью.

— Ты дела хорошо ведешь, Олег, — отец замолкает, собирается с силами и продолжает, не сводя с меня отчитывающего взгляда. — Бабло рекой, но кому все это достанется? Тебе пятый десяток, куча баб, а ребенка даже на стороне не прижил. Перед тем как меня зароют в земельку на два метра, хочу карточку УЗИ в руках подержать. Чтобы знать, что внук хоть в проекте есть. Херово это лежать здесь и осознавать, что наш род прервется на тебе. Я думал, что киндеров ты много понаделаешь, а ты все вхолостую девок портишь.

— Будет, бать, внук. Мальчик будет, — обещаю я твердо.

Весь мир встряхну и раком поставлю, а последнюю волю отца исполню. Не выпущу Агнию из койки, пока результата не добьюсь. А впрочем, может, она уже залетела, так активно мы трахаемся.

— Поклянись мне, Олег, что у тебя будет сын. — Батя тянет ко мне руку; на пальце белая клипса монитора. — Пусть даже после моей смерти.

— Клянусь, — хватаю ослабевшую руку и легонько ее сжимаю. — Я к тебе скоро приведу его мать, и ты эту руку к животу приложишь.

— Ты уже нашел тех, кто посмел на тебя батон крошить? — привычно меняет он тему, раз предыдущий вопрос мы решили.

— Я нашел исполнителей и покарал их, — отвечаю, сжав в кулак пальцы здоровой руки. Самолично и без наркоза вынул подонкам все зубы. — Заказчика тоже найду.

— Я бы на твоем месте искал Князева, — бросает он сухо.

— Князева? — усмехаюсь я. — Этот неудачник давно сдох в каком-то темном углу. Слабак.

Морщусь, вспомнив, как при нашей последней встрече он скулил по-бабски. Умолял не пускать его по миру. Ребенок, блядь, у него мелкий. Земля стекловатой.

— Жив-здоров Князев. И, вероятно, зуб на тебя точит огромных размеров за то, что с ним случилось. Из-за тебя случилось, — отец буравит меня взглядом из-под хищно сведенных густых бровей.

— Сам виноват во всем, — обрубаю жестко.

— Олег, мне все известно о твоих побочных делишках, — продолжает отчитывать меня отец. — Когда меня не станет, некому будет прикрывать твою задницу. Закругляйся с этим, пока не влип по-крупному.

— Не переживай, бать. Все под контролем, — уверяю я его, не желая тратить бесценное время на споры.

Все будет так, как он хочет. Все. И Агния мне в этом поможет. Я уж ее простимулирую как надо.

— Так иди и делай, — чеканит он, дав понять, что разговор окончен.

Я поворачиваюсь к койке спиной и быстро моргаю, прогоняя слезную пленку, мутящую зрение, и сглатываю мерзкий ком, забивший горло.

* * *

На общественное мнение мне всегда было насрать с высокой колокольни. Похер на все эти условности, навязанные ценности и комплексы, которые прививает окружение.

Я близко не семьянин и всех своих залетевших баб отправлял в абортарий ровным строем. Жизнь одна, и ее нужно прожить в кайф. Единственное, что меня всегда интересовало, — это секс во всех его проявлениях, бабки, комфорт, который можно за них купить, скорость и бухло, усиленное прочими веселящими веществами.

Нет, ну где-то на задворках затуманенного разномастным кайфом разума скреблась мыслишка, что внука родителям надо бы сделать. Ведь мать постоянно заводила слезную шарманку на эту тему, да и батя все чаще колотил кулаком обо всю мебель, требуя, чтобы я уже взялся за ум.