Дыхание

— А они считают, что всего добились в этой жизни, а ты у них как бы пьедестал из-под ног выбил. Да ладно, я тебя понимаю. Вишневый сад вырубили, сейчас там пьяное место, гран кильдым. А твоя бабушка была настоящей москвичкой. Я помню каждого, кто толокся в ее гостиной. Типа, интеллигенция. Бультерьеры из Конотопа. Эти точно Москву не оставят, такой сочный кусок мяса. А твоя grandma поила их чаем с конфектами. Она считала, что большевики испортили столицу, и теперь людям недостает душевного тепла. Но сдается мне, что это началось гораздо раньше. Вспомни Достоевского, князь ты наш де Маус. Сколько их осталось, настоящих москвичей? Да ни одного. Потому что время другое. И они все настоящие, адекватные. Тебе что, эпоха не нравится? Мало парился! Да это лучше в сто раз, чем таким запаренным как ты быть. Просто пойми, что время другое, и вообще она не твоя. Каннибель.

— Я не собирался ее хомутать. Просто надежда…

— Не надо ляля. Ты ей об этом расскажи, мне не надо. Ты же захватчик. Тебе она нужна со всеми духовными прокладками. Конечно: ты можешь бросить все дела и лететь на другой конец города, чтобы подержаться за почву-матку твоей Белой Дамы, но ты не похоронишь себя в ней. Она оставляет тебе существование, без рождений и смертей, а ты от этого бесишься… А какие мы все-таки придурки… Я тоже в 22 женился. А за каким хреном? Мог бы еще погулять, узнать чего-то… А она детей рожает как заведенная. Уже четверо! Окопалась до последнего дня. Говорю ей: меньше рожаешь — меньше страдания в мире. Зачем ты еще одного арестанта?.. Подумай обо всех, а не только о своей… Нет, я понимаю — жить нужно в гармонии… Но творчество ведь может проявляться по-другому. Она ведь рисует, и, знаешь, недурно… Особенно ей удался Белый Квадрат.

Егор вздохнул.

— Да ладно тебе ржать… Все так серьезно, блин, что на душе маета сплошная. Они меня подавляют, потому что я их люблю… Она и дети — это одно целое. Когда-то она была сама по себе, а теперь, когда трое девчонок и пацан… Они всегда впятером, и совершенно неважно, где они сейчас, в какой точке пространства. Это иллюзия, что пуповину перерезают. Если сам не отгрызешь, она остается. Это невидимо, но это цепи. Это давит, а рвать их ой как тяжело… Я не понимаю твою бабу. Женщина должна быть благодарной мужчине за то, что он обратил на нее внимание. Секс возвышает женщину, а не мужчину.

Мужчину возвышают деяния мысли и духа. Как все же хочется пожить при варнашраме. До тридцати ты — ученик. Вайшью, кшаттрий, или брамин — нет особой разницы. И все по своим местам. Мы душой и головой думать привыкли, а не руками, и знаешь, когда я думаю об этом, становится особенно паршиво. Ты думаешь, они созданы из света? Хренов там! Киммерия — наша родина. А как было бы классно: после шестидесяти уйти окончательно… С другой стороны, чего давал им этот варнашрам? Первые тридцать лет — взлет, а потом — сплошное заземление. Дети, деньги, наука, служение… Слышь, Олег, а ты в науку веришь?

— Почему нет? Она порождает мифы как заведенная. А что еще можно создать? Я обожаю науку! Физические нормы, психические нормы, и все ради одного: сойдите с газона!

— Сумасшедший мир. Замкнутая система. Если сходишь с ума, то сходишь с чьего-то ума, а если сошел, то только со своего. Я думаю, они просто поклоняются твоему 1D-папе. Богу прорыва. Но все его дети погибали.

— Тогда почему они боятся смерти?

— Потому что… А ты, типа, не боишься.

— Было бы неплохо умереть. Как что-то отдельное. О́дин — это выход… Один шаг через всю Вселенную, и он мог уйти, но пригвоздил себя к мировому древу, оси мира, чтобы спасать других… Это Авалокитешвара, это Будда, это Христос. Все одно. Океан сознания.

Город за окном превращается в океанический массив, слова скользят мимо, отмечаю их лишь автоматически.

До него не доходит. Слова, слова, корка слов. Газеты, книги, самолюбия, деньги, сладкая грязь, арийцы, неарийцы… Боги мои, какое дерьмо… Бессонница и умопомрачительная простота последних дней отключают меня от наличного света лампочки.

… - Всплыл?

— Лампочки не тонут.

— Не надо умничать.

— Я всего лишь хочу объяснить, что познание невозможно. Объекта нет и субъекта нет. Нам остается только молчание.

16

— Подожди-подожди, — Егор воздевает палец, прожевывая пельмень. — Значица так: мы снимся Богу, а Бог снится нам. Вот мы пьем стограмовками, а это мовэтон. Пить надо аккуратнее. Значит, стыдно должно быть Богу?

— Ну почему же. Мало ли что приснится. Эпикур по этой причине советовал не отвлекаться на богов.

— Не так страшен сон, как его толкование — не мной сказано. Как ты думаешь, у Бога есть психоаналитик?

— Во-первых, смотря у какого бога. Во-вторых, есть. Но плохой. А вообще, мы можем предполагать что угодно. У нас иммунитет снимости. Но тут как ни предполагай, есть он или нет, и какой, ответа все равно два: плохо это или хорошо. А это одно и то же.

— На мой взгляд, вам обоим не повредил бы курс лечения.

— Если ты имеешь в виду столь популярный в Закутске галоперидол, то все равно получается так: все есть, и ничего нет.

— То есть — нейтронная бомба?