Дым

Площадь они находят, когда утро уже в разгаре. В этот день на ней нет ни помоста, ни солдат, ни палача, ни кровожадной толпы. И все равно народу столько, что двигаться трудно, пространство для каждого шага нужно отвоевывать и защищать, то и дело сталкиваются плечи, то и дело кто-то налегает на тебя. Лондон — место, где люди соприкасаются. Это краткое определение греха поражает Томаса своей точностью.

Несмотря на давление толпы, площадь сегодня выглядит совсем иначе. Во время казни толпа была единой, сосредоточенной на одном зрелище. Сегодня тут много центров внимания. Несколько фермеров выставили лотки и торгуют овощами, вооружив сыновей дубинками для отпугивания воров. За лотками в кольце зрителей дерутся два пса, старая карга с грифельной доской принимает ставки. Чуть дальше — маленькая палатка, где юнец в пестром наряде продает билеты на представление; табличка, висящая у него на шее, гласит, что какая-то женщина разденется на глазах у всех и продемонстрирует свой скорпионий хвост. Каждая из этих групп связана воедино облаком дыма, светлого и подвижного, но с темными завихрениями там и сям. На границах эти облачка смешиваются друг с другом или опадают на землю хлопьями сажи, которая тут же впитывается в черную грязь.

— Под землей все было совсем иначе, — разочарованно говорит Ливия. — Я начала было надеяться, что дым благотворен.

— А теперь ты в ужасе.

— Сам погляди, — отвечает Ливия. — Это же стыд и позор.

— Я как раз думал, что здесь не так уж плохо.

И тут две женщины на другом краю площади сцепляются в драке. Одна из них, более коренастая и грузная, валит соперницу на землю и осыпает ее оскорблениями.

Они устраиваются на вершине пологой лестницы, ведущей в церковь. Слово «церковь» не отражает размеров строения — это почти собор. За их спинами встает ряд мраморных колонн, подпирающих портик высоко над их головами. Еще выше, там, где редеет дым и облачность выплевывает на землю серую морось снежинок, вонзается в небеса одинокая двухсотфутовая башня. При всей своей величественности здание обветшало, обгоревшие главные двери покосились и не падают только благодаря тому, что их крест-накрест заколотили досками. Окна, по-видимому, давно лишились стекол и тоже заколочены. Под самой крышей каменная кладка стен свободна от налета городской копоти и светится желтизной песчаника. Длинные, с острыми изломами линии указывают на начало восемнадцатого века: значит, церковь возвели через сто лет после пришествия дыма. Томас смотрит на нее и пытается представить себе то время, когда, несмотря ни на что, люди решили построить собор именно здесь, в лоне греха.

Утро перетекает в день, подступает вечер, а Чарли так и не появляется. Рассвет, полдень, закат — вот три времени суток, назначенных для встречи. Скоро придется уходить с площади: надо раздобыть еды и найти место для ночлега. Недалеко от церкви есть водокачка, и, хотя вода там серая и с привкусом жести, они несколько раз ходили к ней пить, чтобы утолить жажду и наполнить желудки хоть чем-то помимо воздуха. Чтобы поесть, нужно откуда-то взять деньги. Или украсть. Томас предполагает, что эту задачу приходится решать многим лондонцам.

К ступеням приближается мужчина. Томас не сразу понимает, чем привлек его внимание один из сотен прохожих, которые или проходят мимо, или открыто пялятся на них, оценивая их богатство, их состояние. А кто-то, как и они, устраивается на лестнице, чтобы отдохнуть. Вот присаживается рядом старая женщина, чтобы покормить голубей крошками из жестянки, она добродушно подзывает птиц и не переставая тихонько дымит.

Этот человек отличается от всех. Он двигается быстро, но в то же время не желает выдавать свою поспешность. Ему за пятьдесят, есть лысина, шея кривая, отчего его подбородок склонен к плечу. Но не это притягивает взгляд Томаса, а другое — что именно, он понимает только после того, как странный человек скрывается в проулке сбоку от церкви. Все, кто шел мимо них, все, кто наблюдал за тем или иным зрелищем на площади, рано или поздно куда-нибудь сворачивал, хотя бы на секунду. В этом повинен дым: это он звал их, когда они проходили, притягивал их к себе, и они не могли устоять, как не могут устоять перед притяжением солнца небесные тела. Идущий быстрым, целеустремленным шагом, не обращающий внимания на призывное пение сирен порока, этот человек — человек с кривой шеей — единственный, кто ни разу никуда не свернул.

Он ест леденцы.

Другого объяснения нет. Но что-то еще грызет Томаса: воспоминание о том, что случилось до открытия леденцов.

— Чарли, — вдруг восклицает он, пробудив Ливию от дремы. — Однажды он сказал мне, что видел ангела. Видел здесь, на рыночной площади. Ангела с кривой шеей.

Ливия смотрит на Томаса в полном недоумении, а он вскакивает на ноги и бежит к проулку. Но человека и след простыл.

— Он для нас важен?

— Чарли считал, что да, — отвечает Томас. — И вообще, это просто совпадение. Этого человека видели дважды на одном и том же месте. Должно быть, у него здесь какие-то дела.