Дым

Томас ищет Ливию, боясь найти ее, боясь не найти ее. Все улицы, кажется, окутаны ее запахом — запахом персиков и дыма. В каждой девушке, что торопится по своим делам, он видит ее лицо. В сумерки он возвращается к церкви. Ливия уже там — сидит на верхней ступени, обхватив руками колени; на бледном лице застыли усталость и стыд. Она чуть ли не до крови стерла кожу, отмываясь от сажи. Спазмы дыма все еще вылетают у нее изо рта, словно черная рвота, прерывистая и неудержимая, сотрясающая все тело с головы до пят. Томас проходит мимо Ливии и садится позади нее, борясь с ознобом вернувшейся лихорадки. С неба сыплется холодный мелкий дождь, подталкивая их к близости, такой же, как прошлой ночью, когда они слились — плечо к плечу, бедро к бедру. Они игнорируют этот призыв и сидят в нескольких ярдах друг от друга. И даже на расстоянии Томас не может забыть о ее дыме, чувствует, как его струи дотягиваются до него, проникают до самых костей. Словно он создан для того, чтобы пить ее грех.

Лондон — место, где люди соприкасаются.

Раньше он не понимал последствий этой простой истины.

Они сидят и ждут. Лихорадка терзает тело Томаса, вгрызается в суставы, так что коленям и кистям больно от движений. Внизу, на площади, фермеры медленно собирают нераспроданный товар, складывают лотки, и только зубодер остается у своей палатки, низко сгибаясь над пациентом с широко раскрытым ртом, орудуя инструментами, шершавыми от ржавчины и старой краски. Наконец зуб поддается в клубах черного извержения, к удовольствию и врача, и больного. И вот кровь сплюнута в ведро, за услуги заплачено, зуб брошен своре бродячих собак, которые, ощетинившись, сплетаются в борьбе за добычу.

Полчаса спустя ангел Чарли появляется вновь. Почти стемнело. Мужчина действует на Томаса как магнит, притягивает к себе его злость, его смятение, его надежду. Он выходит на противоположный край площади и наискось пересекает ее. Последние отблески света падают на него спереди и справа; позади следует тень, изогнутая там, где подбородок прижимается к плечу. Чем дольше Томас наблюдает за незнакомцем, тем меньше тот кажется ему особенным. Он покрыт грязью и сажей, как все горожане, и выглядит таким угнетенным, как мало кто из них. Никакого нимба над головой, освещающего лицо, самое что ни на есть обычное. Только одно: этот человек опять избегает любых сборищ и стычек, встречающихся на его пути, идет без спутников, и его не сбивают с пути ни люди, ни облака дрейфующего дыма.

При его приближении Томас старательно отворачивается и следит за незнакомцем краем глаза. Сидящая неподалеку Ливия задремала, наклонившись влево и вперед, и голова согнулась под тем же углом, что у ангела. А тот, дойдя до ступеней церкви, поворачивает и опять скрывается в боковом проулке. Долю секунды Томас колеблется, не желая будить Ливию: он почти до слез тронут белизной расслабленных черт, худобой изогнутой шеи. Потом он подскакивает к ней и постукивает ботинком, отчего девушка пробуждается.

— Ангел вернулся. Проследим за ним!

Ливия делает попытку встать, но тут же опускается обратно на ступеньку.

— Иди один. Кто-то должен остаться и ждать Чарли.

Томас вдруг осознает: Ливия боится его сильнее, чем одиночества и беззащитности.

В церкви есть другой вход. Посреди проулка в стену здания врезана узкая лесенка в четыре или пять ступенек. Наверху она упирается в дверь, такую низкую, что входящий в нее вынужден нагнуться. Томас не видит, как незнакомец заходит туда, наблюдая лишь за тем, как закрывается дверь. В следующий миг он берется за грубую ручку. Внутри царит глубокий сумрак, с которым почти ничего не может сделать горстка свечей, горящих в углу нефа. Церковь в плачевном состоянии. Скамеек для прихожан нет — должно быть, растащили на дрова. Каменный пол едва виден под слоем грязи и мусора. Над алтарем возвышается огромный деревянный крест из простых досок, выкрашенных белой краской.

В одном из приделов на низком табурете сидит человек. На раскладном столике перед ним стоят свеча, кувшин и чаша с вином. Томас решительно направляется к нему, но потом понимает, что это не тот, за кем он шел. Священник ниже ростом, с острыми, мелкими чертами лица и коротко остриженными волосами. Он замечает Томаса и наполняет для него вторую чашу. Томас никак не откликается на это приглашение присесть.

— Я ищу человека, только что вошедшего сюда.

Его слова звучат неприветливо, повелительно. В нем не осталось ни капли терпения, и священник его ничуть не интересует. Тот, со своей стороны, внимательно всматривается в Томаса, словно определяя его намерения. Лицо у него бледное, с румянцем сажи на щеках. Нос разрисован лопнувшими сосудами.

— Вот как?

— Куда он делся? Я хочу поговорить с ним.

— Лучше поговорите со мной. Я здесь как раз для этого.

При этих словах Томас хмурится и оглядывается вокруг. Воротничок священника, кувшин вина, длинная сутана — все внушает ему недоверие.

— В вашей церкви неплохо бы навести порядок, — говорит он наконец.

Священник пожимает плечами:

— Зачем Господу красивые окна?