Дым

Вскоре Томас и Ливия покидают ступеньки церкви, вспугнутые респектабельно одетыми господами, которые пересекают площадь в ландо с золотыми буквами и короной на боку. Их четверо плюс кучер в ливрее; и все четверо — явно джентльмены, с нежной белой кожей и причесанными усами, их можно принять за представителей другой расы.

— Кто это такие? — шепчет Ливия, когда они останавливаются в проулке. — Судьи? Нас разыскивают?

Томас читает надпись на экипаже: «ТЭЙЛОР, ЭШТОН И СЫНОВЬЯ, ИНЖЕНЕРЫ». И тут же испытывает огромное облегчение.

— Нет. Они занимаются городской канализацией. — Он наскоро пересказывает Ливии то, что несколько недель назад объяснял им Ренфрю: — Это либералы. Социальные первопроходцы. Они хотят очистить Лондон и начинают с выгребных ям. — Он пожимает плечами. — Ренфрю и нас призывал к этому. Встать под их знамена. Но не сказал нам, что они приезжают сюда за пороком, не имея денег на сигареты.

— Возможно, мы несправедливы к ним. — Ливия провожает взглядом ландо, которое выкатывается с площади. — На вид вполне честные люди.

— На вид они чистые, Ливия. Только и всего. — Он опять пожимает плечами и тянет ее за локоть обратно к церкви. — Я умираю с голоду. Давай поищем еды.

Второй раз за день Томас перебирает свое имущество и прикидывает, что можно продать. Перочинный ножик? Или куртку? Нет, иначе ночью ему придется туго, если они опять будут ночевать под открытым небом. Или сигареты, которые он выбросил, а Ливия подобрала? Говорят, что они стоят целое состояние. Но кто в Лондоне станет покупать грех? Здесь он бесплатен, как воздух, которым все дышат.

С лотков на площади продают только сырое мясо и овощи, да еще рыбу, такую вонючую, что даже местные жители обходят ее стороной. Ливия и Томас наугад выбирают улицу, идя вслед за парой трубочистов: либо эти двое — величайшие грешники, либо они не успели смыть с себя копоть, сопутствующую их ремеслу. Запах приводит Ливию и Томаса в пекарню. За перочинный нож они получают две буханки черствого белого хлеба и дюжину булочек. Завернув за первый же угол, они набрасываются на булочки, но их замечают беспризорники и начинают так настойчиво выпрашивать хлеб, что приходится спасаться бегством.

Так они и плывут по улицам, странники в странном мире. Город вокруг них работает, говорит, ищет удовольствий. Он чем-то похож на школьный коридор во время перемены или на праздничную ярмарку в зажиточной деревне. Только здесь каждое взаимодействие — каждое произнесенное слово, каждая монетка, перекочевавшая из рук в руки, — это балансирование на краю пропасти, и настроения могут перемениться с первым порывом ветра. Томас и Ливия бредут через споры, через опьянение, через смех, огибают разлив похоти — целующуюся парочку: ее руки засунуты ему под куртку, голое бедро обнажилось на холоде. И на каждом шагу дым обращается к Томасу дюжиной разных голосов.

Как и любая случайность, это происходит внезапно и без предупреждения. А может, вовсе это и не случайность, а нападение, хорошо отрепетированное и исполненное с блеском. Шайка уличных мальчишек (те же, что выпрашивали хлеб? другие?) отделяет Томаса от Ливии, толкает его к стене, а Ливию — на целующуюся парочку. Она теряет равновесие, и все трое валятся на дорогу. Еще в падении парень обшаривает карманы Ливии в поисках монет, но обнаруживает то же, что и Томас днем ранее: под бесформенной курткой скрывается нечто более мягкое, чем тело мальчишки-подростка. Парень ухмыляется, выпутывается из юбки своей упавшей партнерши, проводит языком по лицу Ливии, подскакивает и исчезает, волоча за собой девицу, чьи нарумяненные щеки алеют поддельным здоровьем. И все это длится секунду или две, пока Томас протискивается через поток прохожих, позабыв о хлебе, упавшем в лужу. Он подбегает к Ливии, падает на колени, видит, что голова у нее странно запрокинута набок, а шея выгнута. В страхе он хватает ее за подбородок обеими ладонями. Едва он касается Ливии, как из ее кожи выстреливает струя дыма, темно-зеленого и густого. Его кожа отвечает тем же. Они замирают. Лица их соединяет вихрь дыма, такого плотного, что они не видят друг друга. Первой опоминается Ливия, стряхивает с себя его руки, лягает по ногам, спеша отодвинуться.

— Никогда не смей прикасаться ко мне, слышишь! — кричит она, все еще истекая предательским дымом.

И она бегом скрывается из виду.