Дым

— И вы пьяны.

— Вот это и вправду недостаток. Но я пьян по-доброму, и это состояние никак не мешает моей вере. — Он улыбается. — И почему это миряне всегда оказываются самыми суровыми пуританами? Но прошу вас, садитесь. Смотреть на вас снизу вверх — все равно что беседовать с епископом, настроенным поболтать.

Томас неохотно опускается на табурет.

— Так вы в самом деле священник?

— Да, сын мой.

— И эта ваша церковь… она открыта? То есть сюда приходят люди?

— О да. Заполняют ли они скамьи по воскресеньям? Нет. Да тут и скамей-то нет. Провожу ли я службы в блестящем одеянии? Нет. Несколько месяцев назад его украли. Но люди приходят. В основном ради этого. — Он показывает на кувшин с вином, потом на простой шкаф исповедальни в нескольких шагах от себя. — Вы, случайно, не склонны сейчас?..

Томас трясет головой:

— Нет, я пришел, только чтобы… Но мне пора, меня ждут на улице. — Он поднимается, желая поскорее покинуть священника. — Я пришел, потому что видел, как сюда входит один человек. Необычный человек. У него кривая шея.

— И что вам нужно от него, от этого необычного человека?

— Ничего. Его видел мой друг. Несколько недель назад. И решил, что это ангел. — В голосе Томаса неприязнь смешана с надеждой. — Наверное, я просто хотел убедиться, что мой друг ошибся.

— Ангел? Что за странная мысль. С чего он это взял?

— Этот человек не дымил.

— А! Так, значит, он джентльмен.

— Нет. Моего друга поразило то, что он вообще не дымил. Я думаю, что это обман.

— Обман?

Томас фыркает, внезапно вскипая от злости:

— Вы же священник. Мне известно, что вам выдают леденцы. Каждый месяц, чтобы вы могли лгать прихожанам и выглядеть при этом порядочным человеком.

Священник улыбается. На его узком лице улыбка выглядит удивительно естественной.

— А, леденцы! Да, церковь присылает мне два леденца на Рождество. Два! Не знаю, как они рассчитывают потребность каждого прихода. Я вымениваю их на выпивку. Это грех, но при обмене я ни разу не дымил. Получается, что ваш ангел обманщик, и вы хотите уличить его.

— Не знаю, чего я хочу. Может быть, он шпион и только притворяется обычным горожанином.

Томас тут же понимает, как глупо звучит его предположение. Но священник как ни в чем не бывало бормочет:

— Да, это обман. Или чудо. Знаете, как многие люди относятся к чудесам? Плюют на них. Или сжигают на костре. — Он опять смотрит на Томаса серьезным взглядом; узкое лицо запачкано, глаза внимательные. — Вы тоже таковы, мой мальчик?

От озноба Томаса потряхивает, у него кружится голова. Разговор с этим человеком вроде бы опасен, но в то же время несет освобождение. Впервые за много месяцев он говорит с незнакомцем — взрослым — и не чувствует немедленного осуждения в свой адрес.

— Мой отец убил человека, — сипло говорит он и с ужасом различает в собственном голосе нотку гордости. — Мне сказали, что я тоже этим закончу.

Священник осушает чашу.

— Хм. Ну, в таком случае я поговорю с вашим ангелом. Выясню, не согласится ли он познакомиться с вами.

Томас со священником находят его в звоннице, где он очищает от плесени большой бронзовый колокол.

— Мы звоним в колокол по выходным, — поясняет священник, пока они поднимаются по узкой лестнице. — Но в последнее время он зафальшивил. Из-за грязи. — Они выходят на крошечную площадку. — Ваш ангел выполняет для меня кое-какие работы. Зовут его Грендель. Тобиас Грендель. Эй, Грен, вот этот паренек хочет познакомиться с тобой. Говорит, что он буйный. Но мне кажется, что сердце у него хорошее. Ладно, оставлю вас вдвоем. Поболтайте. Захотите промочить горло — кричите. Пока!

Шаги священника затихают в глубине лестничного пролета. Томас неожиданно для себя оказался наедине с тем, кого искал. И не знает, что сказать.

Человек по фамилии Грендель продолжает оттирать бок колокола грязной тряпкой, но при этом застенчиво поглядывает на Томаса. Кривая шея придает ему подобострастный вид, навсегда обрекая на то, чтобы сгибаться перед равными.

— Так в чем дело? — говорит Грендель после того, как молчание растянулось на добрый десяток секунд. Голос у него тихий и ласковый, с легким, приятным акцентом. — Что-то не так?

Томас качает головой и подходит ближе.

— Вы были на площади во время казни, — наконец говорит он, не зная, с чего начать. — В начале декабря. Когда вешали одну женщину. Вся площадь была черной от дыма.

Грендель кивает, но в его глазах проступает смутный страх.

— Один вы не дымили.

Томас вытягивает руку с растопыренными пальцами, хватается за воротник мужчины и выворачивает его, остро осознавая, насколько грубо он себя ведет. Из-за наслоений сажи некогда белая ткань стала почти черной. Но внутри, под воротником, она серая. Все сажа, налипшая на нее, осела снаружи: это грех города, всосанный из стен и воздуха.

— Где ты берешь леденцы?

— Леденцы, — повторяет Грендель, мелко дрожа.

— Не разыгрывай дурачка.

— Мне дает их священник.

— Священник только что сказал, что получает в год всего две штуки и меняет их на вино.

— Я их нашел, — съеживается Грендель.

— Нашел? Столько, что не задымил, даже когда женщина болталась в петле?