Дым

Просыпается она, когда в коттедже появляются мужчины. Их трое, все в простой одежде из бумазеи. Они встают около кухонного стола и смотрят на Томаса. Отец и двое сыновей. Юноши одинакового сложения: долговязые, широкоплечие, гибкие и поджарые. Отец ниже их и более ширококостен; между толстых обветренных губ зажата трубка. Вместе, стоя локоть к локтю, бедро к бедру, они заполняют комнату так, что она сразу начинает казаться очень маленькой.

Ливия быстро вылезает из-под одеяла и поднимается на ноги, торопливо приглаживая на себе платье. От ее движений пробуждается Чарли, дремлющий на стуле. Он подскакивает, видит мужчин и тут же направляется к ним.

— Меня зовут Чарли Купер. Мы признательны вам за гостеприимство.

В простой, сердечной манере, свойственной ему, он жмет им руки. Мужчины, похоже, озадачены таким приветствием, но молча пожимают руку Чарли.

Потом их взоры обращаются на Ливию.

Она в затруднении, поскольку понимает, что леди не может повторить жест Чарли. Мужчины не кланяются, и поэтому делать реверанс глупо. Судя по их лицам, эти трое знают, кто она такая. Им сказала фермерша, которая сейчас стоит у плиты и молча наблюдает за сценой. А значит, у Ливии нет возможности разрядить обстановку — эти люди не будут чувствовать себя свободно рядом с дочерью владельца земли, на которой они стоят.

И она говорит правду:

— Я — Ливия Нэйлор. Этим утром на нас напали. На дороге. Мистера Аргайла ранили. Пока мы не знаем кто… То есть, как нам кажется, лучше пока никому не говорить о том, где мы находимся. — Помолчав, она расправляет плечи. — Вы нам поможете?

В ответ Ливия получает лишь кивок отца. Задумчивый, сделанный по зрелом размышлении, он воспринимается как клятва.

До ужина им не задают никаких вопросов. Мужчины, похоже, вообще говорят мало. Ливия пока знает только их имена. Отец — Билл Мосли. Старшего сына, темноволосого, с густыми длинными усами, зовут Джейк. У его брата Фрэнсиса волосы светлее, а черты лица тоньше. Его можно принять за немого. Сама фермерша представилась как Джейн и ни за что не желает отзываться на «миссис Мосли», о чем заявила трижды. Она одна болтает без умолку, занимаясь готовкой у плиты.

— Мои мужчины, — поясняет она мимоходом, — рудокопы, все трое.

Как только она это произносит, Ливия замечает и черные полумесяцы у них под ногтями, и черную пыль, которая въелась в кожу на их пальцах. В остальном они безукоризненно чисты.

На ужин Джейн подает горячий суп с картошкой и капустой, ломтики жареного бекона и буханку жесткого черного хлеба. Томаса уже перенесли со стола на кровать в другой комнате. Каждые несколько минут Чарли встает из-за стола, чтобы проведать друга.

— Он очнулся. Попробую дать ему немного супа.

Миссис Мосли уходит вместе с ним. Ливия остается наедине с тремя мужчинами.

Она поглядывает на едоков. Отец уже закончил с едой и вертит в руках трубку. Молчаливый сын рассеянно черпает суп, обратившись внутрь себя и чему-то улыбаясь. Его брат намазывает маслом хлеб с таким ожесточением, словно буханка — его личный враг, которого нужно усмирить. При этом Джейк все время смотрит на Ливию. Отнюдь не дружелюбно.

— Сегодня на рудник приходил священник, — внезапно начинает декламировать он, медленно и с выражением, по-прежнему не сводя глаз с Ливии, хотя, по-видимому, обращается к стоящей позади него матери. — Застиг нас, когда мы умывались. Сбежать невозможно. Вечно одна и та же песня: «Дымить — грех. Не думайте, что раз внизу, в руднике, дыма не видно, так и греха нет. Глаза Господа…» И все в таком духе. — Он фыркает, жует хлеб, глотает. — Дым вовсе не грех. Это оружие. Господа применяют его, чтобы держать нас в узде. А этот доказывает, что все так, как должно быть, — что они оказались наверху по праву, довольные, как стая навозных жуков, катящих свой обед.

Отвечает Джейку его отец, спокойно, в своей медлительной, вдумчивой манере, положив трубку на стол рядом с тарелкой:

— Не знаю, Джейк, не все так просто. Хотел бы, чтобы это было так, но нет. Ты вспомни тех деревенских, которые дымят не переставая, чей дым полон ненависти. Взять хотя бы Коллинза. Или Хазарда, или Лоуренса. И старого Джимми Беккета. Все они настоящие мерзавцы. Лжецы, пьяницы, пройдохи. Это ведь и есть грех.

Сын рассержен таким ответом, но слишком уважает отца, чтобы открыто возражать ему.

— Там, внизу, это ничего не значит, — вот все, что он говорит. — Ты сам знаешь.

— Это, конечно, так, — соглашается отец. — Внизу без разницы. — Потом он оборачивается к Ливии, прищуривает один глаз и спрашивает, твердо, но не зло: — А что вы, мисс, думаете обо всем этом?

Ливия колеблется. Сказать по правде, она удивлена: не только смыслом сказанного, но самим фактом того, что эти люди — фермеры, рудокопы — так свободно обсуждают дым, прямо за обеденным столом пытаются разгадать его тайну. Ей казалось, что этот вопрос стоит только перед ее родителями и немногими людьми их круга. Перед «избранными умами», как выразились бы учителя ее школы. Перед теми, кто правит.