Дым

Ренфрю появляется через час. Они не сдвинулись с места, Чарли и девочка: так и стоят в передней, в двух шагах друг от друга, разделенные табуретом, на который девочка боится сесть. За это время Чарли несколько раз собирался выйти и дождаться Ренфрю на улице. Но было боязно оставлять ребенка одного в пустом доме. Чарли так и не вовлек девочку в беседу, даже не заставил ее улыбнуться, но все же чувствует, что его присутствие утешает ее; что не он — причина ее страха, а нечто другое, бремя, отягощающее ее детскую душу настолько, что она едва смеет дышать.

И вот они слышат звук шагов на гравийной дорожке. Чарли открывает дверь заблаговременно, чтобы как можно раньше сообщить о своем присутствии и извиниться за вторжение. Доктор Ренфрю одет в верховой костюм из темной кожи, весь заляпан грязью и распарен после энергичной скачки. Но лошади не видать, — должно быть, ею уже занялся кто-то из прислуги. Заметив Чарли, учитель застывает на месте; на его лице отражается удивление, даже беспокойство. Потом он приходит в себя, продолжает движение к дому и перебрасывает хлыст из правой руки в левую, готовясь к рукопожатию.

— Мистер Купер! Какая неожиданность! Вот так сюрприз. Прошу, входите в дом.

Ренфрю отдает шляпу и перчатки зажатой девочке, садится на табурет и стягивает сапоги.

— С вашего позволения… Я только что из парламента. Меня попросили высказаться по нескольким вопросам, связанным с будущим страны.

Он морщится, освобождая стопы из длинных сапог, и обувает домашние туфли, которые торопливо подносит девочка. Из-за корсета с пиками все ее движения кажутся неестественными.

— Бесполезное заседание. Полный зал болванов, которые только и могут, что кричать о «традиции». Немногим светлым головам и слова не дали сказать. С ума можно сойти от этого балагана. — Ренфрю хмурится. — Но что это я разболтался, ведь говорить нужно вам, мистер Купер! Вас ищет пол-Англии, в том числе ваш отец, который примчался из Ирландии и требует закрыть границы! Последний слух гласил, что вас похитили цыгане. Хотя есть и другие, куда более причудливые. Рад видеть вас целым и невредимым. Но давайте же, выкладывайте: что с вами произошло?

Чарли смотрит на угловатое, серьезное лицо учителя и не находит нужных слов. Поэтому он делает то же, что всегда, — улыбается:

— Я голоден, мастер Ренфрю.

Ренфрю смеется:

— Я тоже. Что ж, придется подождать, ужин важнее. Все за стол! Вижу, вы уже познакомились с моей племянницей. Элинор, пожалуйста, поставь на стол еще один прибор. Умница. А я пока умоюсь. Да и вам не мешало бы воспользоваться мылом, мистер Купер. Прошу вас, успокойте меня: вы ведь не сажей покрыты?

Ужин весьма скромен: хлеб, сыр, квашеные овощи. Хлеб подсох, масла не подали, как и десерта. Ренфрю усаживает Чарли напротив себя, а племянницу — справа от своего стула. Затем мастер этики и дыма произносит краткую молитву, нарезает хлеб и приступает к еде. Ужин проходит в почти ритуальном молчании. Чарли, подавленный тишиной, изо всех сил старается не стучать вилкой и ножом. Девочка тоже ест крайне аккуратно и ни разу не поднимает взгляда от тарелки. В какой-то момент она резко прекращает есть, кладет на стол кусок хлеба и тянется к своей груди, чтобы снова повернуть колесико, выступающее из металлической конструкции наподобие нароста. После этой манипуляции ее тело сотрясается от странного спазма. И опять на глазах девочки выступают слезы. Ее дядя наблюдает за всем без малейшего удивления и затем спрашивает ласково:

— Ты дымила, дорогая?

Девочка в ответ не говорит, а шепчет, глядя в тарелку:

— Один раз, кажется, чуть не началось.

— Очень хорошо. Можешь идти в свою комнату. Тебе давно пора спать.

Племянница послушно отодвигает стул — с превеликой осторожностью, — поднимается, собирает со стола свою тарелку и приборы и выходит. Все это она проделывает очень медленно, словно борясь с соблазном взять и убежать. После ее ухода Ренфрю тоже откладывает нож и вилку и обращается к Чарли:

— Милое дитя. Дочь моего брата. Родители умерли, когда она была еще младенцем. Со временем я очень полюбил ее. Что бы вы сказали о ее возрасте?

Чарли прикидывает:

— Девять?

Ренфрю улыбается. Горделивая улыбка странно смотрится на его кротком лице. После некоторого замешательства Чарли догадывается, чем гордится учитель.

— Она не дымит.

— Вот именно. — Лицо Ренфрю озаряется внутренним светом, как это было после Лондона. — Считается, что самоконтроль недоступен детям до тринадцати, четырнадцати или даже пятнадцати лет, и даже потом он не бывает полным. Но девочке восемь лет, и она не дымила более шести месяцев. Видите ли, я разработал собственную педагогическую систему.

— Корсет?