Дыра. Провинциальные истории

Первый – здоровяк с рыжей бородой, похожий на викинга, с пивным животом. Перед ним лысый обрюзгший старпёр лет шестидесяти, взволновано и даже несколько злобно дёргал рукой под пузом. Третий – такой типичный англосакс, интеллигентный, респектабельный, подтянутый, жизнерадостный, современный, не хватает только какого-нибудь смокинга и жвачки во рту. Дальше какой-то замученный и усталый негр с таким же усталым и замученным, совсем не негритянским фаллосом. Пятый – с другого края кровати, темноволосый с проседью, с беспечным, почти отстранённым выражением лица. Шестой повернулся к камере своей плечистой загорелой спиной и сосредоточенно мастурбировал. За ним выглядывал, пожалуй, самый молодой – жилистая каланча лет тридцати пяти. Восьмой, невзрачный типок, держался обеими руками за внушительную спинку кровати и улыбался. Впрочем, они все улыбнулись на камеру. Некоторые сказали: «Hi!».

– Hi! – вымолвила тихим и, кажется, стеснительным голоском девушка. – My name is Dasha. I am from Russia.

Дядьки обступили её со всех сторон, часть влезла на кровать. Она схватила первый сунутый ей в лицо орган и затащила себе в рот. Помусолила, отпустила. Взяла другой. Помусолила, отпустила. Третий. Ещё один. С негром возилась долго. Чмокала, исхитрялась. Никак. Брезгливо и тягостно отпустила. Негр принялся за своё «хозяйство» сам. К телу подпустили старпёра. Она взяла его печальный орган и покорно затащила себе в рот. Печаль с органа просочилась на её лицо и, соединившись с обретавшейся на нём тягостностью, стремительно превратилась в страдание.

Дядьки же вошли во вкус. Дядек страдание раскалило, и они, раскалённые, друг за другом пользовали тело спереди и сзади, меняясь против часовой стрелки – рот, дрочить, вход, дрочить, кончать на лицо или грудь. Настоящий конвейер. А она, обнажив «вход» бесстыдно-страдательным «раком» и упираясь руками в очередные коленки, сплёвывала сперму с губ, однообразно и беспомощно изображая неописуемую сладость и райское блаженство.

В кульминации раскалённые дядьки задействовали максимум возможностей, подключив к конвейеру и иной «вход». Страдание усугубилось, и девушка оставила все попытки притворяться.

Впрочем, теперь ей хотя бы не надо было тратить без того скудные девичьи силы, стоя на коленях, – в новой модификации конвейера под ней всегда кто-то был. Она со стоном вжималась в этого «кого-то», нанизываясь на его находящийся в ней орган, пока иной «вход» тесно попирал викинг с рыжей бородой, злобно попирал шестидесятилетний старпёр, больно попирал жизнерадостный англосакс, мучительно попирал усталый негр, жгуче попирал темноволосый с проседью, грубо попирал тот, с плечистой загорелой спиной, очень грубо попирал жилистая каланча и очень больно попирал невзрачный улыбающийся тип.

Рот же больше не обращал внимания на сперму и смену сующихся органов – вот с рыжим лобком, вот печальный, вот кривой, англосаксонский, вот чёрный, вот с тёмным лобком, вот красный с плечистой «головой», вот длинный со взбухшими венами, вот… вот… последний, если только конвейер не пожелает совершить ещё один оборот.

Ролик оборвался внезапно. Как будто изнемог. Как будто всё на свете изнемогло от того, что восемь пресыщенных жизнью мужских тел вышибают бездыханные остатки девичьей чести из тела женского, хрупкого, изнеможенного смертью. Тела, хватающегося дрожащими от страдательной страсти тонкими руками за волосатые колени. Втягивающего от боли впалый животик, уже не имеющий никакого морального права воспроизводить жизнь у себя внутри. Конвульсивно трясущего ещё не до конца сформировавшимися грудями с юными сосками, отныне предназначенными не будущей крохотной сосущей жизни, а пожирающим волосатым рукам. Нанизывающегося истекающим бесполезной истомой «входом» в жизнь для никого на эрегированные колья смерти. Изнывающего от боли иного «входа», точнее «выхода», обесчещенного настолько, что выходящее из него впредь дерьмо будет чище и правдивее, чем лживые в своей красоте ягодицы, его окружающие и скрывающие. Ищущего постылые волосатые чресла бессильно падающей блондинистой головкой, гладкий лобик которой ещё должны лобызать мама и папа на ночь, приговаривая «спокойной ночи, доченька», нежные щёчки которой ещё должны краснеть от первого поцелуя соседского мальчишки, по-детски наивные глазки которой ещё должны смотреть лишь сказки про прекрасного принца, милый вздёрнутый носик которой ещё должен обонять запах роз на школьном выпускном, ровный ротик и алые губки которой ещё должны трепетать при слове «люблю».

Полное и окончательное изнеможение. Но это там, по ту сторону монитора. А по эту – всего лишь неудовлетворённость и раздражение.

Нервно покрутил колёсико «мыши», недоуменно поморгал, стряхивая с глаз липкую поволоку, сказал сам себе утробно:

– Бля, е**ть. Как же я не люблю такие обломы…

Свернул все «окна», вызвал «игрушку». Никак не меньше трёх часов с исступлённой невозмутимостью «стрелял» в монстров, призраков, животных и людей. Иногда позволял себе перекуры урывками.