Дыра. Провинциальные истории

– Слышь, а чё там твой брательник стуканул про меня?

– Ничего. Сказал, что видел тебя в пятницу.

– Вот тело, сука, беспонтовое! Знаешь, как за это в тюрьме наказывают?

– А при чём здесь тюрьма?

– А при том! Если баба, то по кругу пускают. И пусть попробует только кому-нибудь не дать. Всем, сука, даст! А если мужик, то петушат по-жёсткому. Ввосьмером, бля!

– Что ты пристал к моему брату? Он ещё маленький.

– Да, маленький, бля. Как за сестрой подглядывать, чё там у неё между ног, так он не маленький!..

– Ты чё? Он не подглядывал.

– Чё? Сама, что ли, показываешь ему свою мокрую…

– Ты дурак или чё?! – не выдержала она и отстранилась.

Демонстративно впялился в телик.

Какой-то бар или ночной клуб. За столом весело гуляли пятеро дядек. Один – здоровяк с рыжей бородой, похожий на викинга, с пивным животом. Другой – такой типичный англосакс, интеллигентный, респектабельный, подтянутый, жизнерадостный, современный, в смокинге, со жвачкой во рту. Третий – темноволосый с проседью, с беспечным, почти отстранённым выражением лица. Четвёртый – плечистый, загорелый, сидел спиной. Пятый, пожалуй, самый молодой – жилистая каланча лет тридцати пяти. Им прислуживал пожилой, замученный, усталый негр. Дядьки, кажется, смотрели футбол. На большом экране перед стойкой бара.

– Вы знаете, что мне на днях сказал Ленин дед? Что она поскандалила с мужем, созвала друзей, и они устроили дикую оргию! – смеясь, сообщил викинг.

– Ленин муж давно в тюрьме, – парировал темноволосый с проседью. – Он был телохранителем у… этой… ну… известной, в общем, правозащитницы… ну… молоденькая такая девка… и они чпокнули её прямо на заседании какой-то партии, в банкетном зале…

– Кто? – спросил англосакс.

– Телохранители её. Ввосьмером.

– Ввосьмером? В смысле «чпокнули»?

– Изнасиловали. Некоторые говорят, сверху был заказ.

– Лене плевать на мужа, – отрезал каланча. – Ей на всё плевать.

– О ком вы говорите? – осведомился плечистый.

– Ни о ком, – отрезал каланча.

Все подавленно замолчали. Кажется, на большом экране забили гол. По крайней мере, слышалось, как радостно кричал комментатор: «И вот он уже по центру врывается в штрафную площадь! Удар! И гол!». Но никто не радовался.

– О чём это кино? – оттаяв, прижалась Дашка.

– О тёлке одной…

– Мм… А ты меня любишь?..

Угукнул, а мысленно ухмыльнулся: «Отстань, сучка, бля, дура тупая!». Дашка удовлетворённо сползла вниз, положив голову на живот, и тоненько пропищала, обращаясь к органу:

– Мой мальчик! Мой милый мальчик! Я вижу, я слышу, я знаю, что он любит меня. Да?

Орган, истекая липкими выделениями, вновь понемногу насыщался реальностью. Итак. Чё, ещё раз, что ли? Ну давай, х**и…

Дашка достала из тумбочки «резинку», нанизала и нанизалась. Треск кроватных пружин. Прыгающие шлепки. Стон волнующим сопрано. Она, ритмично покачиваясь, вертела головой с распущенными волосами по сторонам и закрывала рот руками, когда слишком сильно начинала кричать. В её глазах было что-то животное. В зеркале прихожей через приоткрытую дверь виднелись её обнажённые спина и бёдра. Под ними торчали волосатые ноги.

Внимательно и молчаливо смотрел на алые, припухшие от страсти Дашкины губы. Внимательно и молчаливо смотрел на юные Дашкины груди, чуть вздрагивающие эрегированные багровые соски. Внимательно и молчаливо смотрел на впалый Дашкин живот, покрытый блёстками пота.

Мелко задрожал и с натиском, напористо, выразительно излился спермой. И потом, когда Дашка слезла, внимательно и молчаливо смотрел на тёмный, на вид жёсткий, как щётка, Дашкин лобок, который обрывался к разверстым настежь половым губам волосками, покрытыми прозрачными каплями.

Тяжело дыша, принял одной рукой повалившиеся Дашкины телеса, опыляя всё вокруг мужицким смрадом из подмышки, а другой стащил с обмякшего органа «гондон» и бросил его на пол. Дубль.

Тело, пресытившись реальностью, больше ничего не желало. И впало в меланхолию. В меланхолию? Ой, да ладно! Чё? Да пох**, е**ть! Плевать, бля, на всё плевать. Дашка отчего-то шмыгала носом и пачкала шмыганьем левое ухо. Телевизор тоже шмыгал.

Это плакал лысый старикан в очках. Он снимал очки, протирал рукавом стёкла и снова надевал.

В зале возле дивана стоял гроб, наполовину скрытый за косяком. В нём в белом платье лежала девушка. Старикан, заламывая себе руки, устремлялся то в комнату, заваленную тряпьём, то на кухню, открывал дверцу холодильника и с досадой, сильно, захлопывал её обратно, пугая флегматичных тараканов. В зал не заходил.

Там, возле гроба, стояли молодой поп в рясе, с ослепительно жёлтой цепью, на которой болтался такой же ослепительно жёлтый крест, парень с опухшей небритой рожей и ещё несколько людей. Кажется, те самые дядьки: викинг с рыжей бородой, респектабельный мужик, похожий на англосакса, темноволосый с проседью и жилистая каланча. Пятый, плечистый, повернулся спиной и ругливо всех подгонял. Они собирались выносить гроб из квартиры.

Вдруг старикан кинулся в зал и, схватив мёртвую девушку за плечи, закричал:

– Лена! Лена! Лена!.. – и потрёс что есть силы.

– Отстань от неё, дед! – ругнулся плечистый.