Дж. Д. Сэлинджер

– Вовсе нет, – сказал Тедди. – Вовсе ты не глупый, Майрон. – Он обратился к сестре: – Удели мне внимание на секундочку. Где камера? Мне она нужна немедленно. Где она?

– Там, – сказала Пискля, показывая в никуда. Две башни шашек она придвинула к себе поближе. – Теперь мне нужны два великана, – сказала она. – Они бы играли в триктрак, пока не устанут, а потом забрались бы на эту трубу и кидали бы шашки вниз, и всех бы убивали. – Она посмотрела на Майрона. – И твоих радетелей бы убили, – со знанием дела сообщила она. – А если бы они не умерли, знаешь, что можно сделать? Положить яду в зафир и им скормить.

«Лейка» валялась шагах в десяти, рядом с белым леерным ограждением Спортивной палубы. Она лежала на боку в шпигатной канавке. Тедди подошел, взял ее за ремешок и повесил на шею. Затем сразу же снял. Отнес ее Пискле.

– Пискля, сделай одолжение. Отнеси ее, пожалуйста, вниз сама, – сказал он. – Уже десять. Мне нужно писать дневник.

– Мне некогда.

– Мама все равно хочет тебя видеть, – сказал Тедди.

– Врун.

– Я не врун. Хочет, – сказал Тедди. – Поэтому возьми, пожалуйста, камеру с собой, когда пойдешь… Ну давай, Пискля.

– А чего это она хочет меня видеть? – сварливо спросила Пискля. – Я вот ее видеть не хочу. – Она вдруг стукнула Майрона по руке, которая вознамерилась снять верхнюю шашку с красной башни. – Руки прочь, – сказала она.

Тедди накинул ремешок «лейки» ей на шею.

– Я серьезно, ну. Сейчас же отнеси ее папе, а потом мы с тобой встретимся у бассейна, – сказал он. – В пол-одиннадцатого я буду тебя прямо там ждать. Или снаружи, где переодеваются. И не опаздывай, ну? Это внизу, на Палубе Е, не забудь, так что выходи заранее. – Он развернулся и ушел.

– Я тебя ненавижу! Я всех в этом вашем океане ненавижу! – закричала Пискля ему вслед.

Под Спортивной палубой, в широкой кормовой части Солнечной палубы под открытым небом прочно установили семьдесят пять шезлонгов или даже больше – семью или восемью рядами, так, чтобы палубному стюарду в проходах не спотыкаться о пожитки загорающих пассажиров: кошелки с вязаньем, романы в суперобложках, бутылки с лосьоном, фотоаппараты. Когда пришел Тедди, там было людно. Он начал с заднего ряда и двигался методично, от ряда к ряду, останавливаясь у каждого шезлонга вне зависимости от того, занят тот или нет, и читая на подлокотнике табличку с именем. Лишь один или два отдыхающих заговорили с ним – то есть произнесли ту или иную банальную любезность, какими взрослые иногда склонны одаривать десятилетнего мальчика, упорно разыскивающего свой шезлонг. Молодость Тедди и упорство были довольно очевидны, но общему виду его, пожалуй, вообще не была свойственна – либо ее просто не хватало – та прелестная серьезность, перед которой взрослые с готовностью заискивают, – или же до которой снисходят. Может, виной был его наряд. Дырка на плече его футболки прелестной не была. Избыток материи на шортах, сама чрезмерная их длина не были прелестными излишествами.

Четыре шезлонга Макардлов с подушками, готовые к пользованию, размещались в середине второго ряда от начала. Тедди – нарочно или же нет – уселся так, чтобы никто не оказался с ним рядом ни с какой стороны. Вытянул голые незагорелые ноги ступнями вместе на подставку и почти сразу же извлек из правого заднего кармана десятицентовый блокнотик. Затем с крайней сосредоточенностью, будто на свете существуют лишь он сам и его блокнот – никакого солнца, никаких попутчиков, никакого судна, – принялся его перелистывать.

За исключением нескольких заметок простым карандашом, все записи в дневнике явно делались шариковой ручкой. Сам почерк был текуч – такому нынче учат в американских школах вместо старого, палмеровского метода[122]. Разборчивый, но без росчерков и завитушек. Плавность – вот что было в нем примечательно. Ни в каком смысле – во всяком случае, ни в каком механическом смысле – слова и фразы не выглядели так, будто их писал ребенок.

Значительное время Тедди потратил на чтение последней, судя по всему, записи. Она покрывала три с лишним страницы: