Зарекись, сынок! Если не дашь зарока, то или сам я из дому уйду, или тебя прокляну, а тогда тебя из царства прогонят. — Все равно не могу я отказаться от браги, — ответил молодой брахман, –
Нет для меня питья вкусней,
Чем то, что ты мне запретил,
Отправлюсь по миру бродить
И браги разыщу себе.
Я ухожу из дому сам,
С тобою не желаю жить.
Я вижу, брахман, что тебя
Мой вид не слишком радует.
Делай что хочешь, а я пить не брошу, — заключил он.
— Ну что же, — сказал тогда брахман. — Если ты меня ни во что не ставишь, то и я на тебя махну рукой. Смотри, юнец, наследников мы и других себе родим. Проваливай, да поскорей, чтоб мы тебя не видели. Привёл он сына в суд, объявил там, что отрекается от него, и выгнал его из дому. А сын потом, жалкий, нищий, одетый в отрепья, бродил с черепной костью в руке, собирая в неё подаяние, как в чашку, пока не умер где-то под забором.
И свой рассказ Калахастин заключил предостережением:
«С тобою тоже будет так,
Прогонят из страны тебя,
Как выпивоху-брахмана».
Но царь не мог отказаться от своей страсти и в ответ на этот пример рассказал свою историю.
Однажды тот же самый Суджата, о котором я говорил в прошлый раз, пришел точно так же к подвижникам в парк. Они к нему в дом уже несколько дней не заходили, и он решил узнать, куда они подевались, а если найдёт их на месте, послушать их благие наставления. Он подсел к старшему подвижнику и слушал его наставления в дхарме, пока не стемнело. Подвижники стали было с ним прощаться, но он решил заночевать при них, в шалаше.
А ночью почтить подвижников явился со своей божественной свитой и небесными девами сам царь богов Шакра. Вся роща озарилась сиянием. Суджата проснулся и в удивлении высунулся из шалаша. Глядит, сам Шакра явился почтить подвижников, а с ним и его приближенные. Но едва увидел он небесных дев, как голова у него пошла кругом от страсти. Шакра посидел, послушал проповедь и отправился обратно к себе на небеса.
А домохозяин на утро поздоровался с подвижниками и говорит:
— Кто это, почтенные, приходил к вам ночью?
— Это Шакра, любезный.
— А что за красавицы сидели вокруг него? — Небесные девы.
Пришел он из парка домой и заныл:
— Дайте мне небесную деву. Хочу небесную деву...
Родные попробовали его провести: принарядили и привели к нему сначала его же жену, потом гетеру какую-то: вот, дескать, тебе небесная дева. Но он едва лишь взглянул, закричал:
— Образина это, а не небесная дева! Он и есть перестал, только ныл:
— Хочу небесную деву, — покуда не умер.
Жил ученик подвижников
Суджата по прозванию.
Небесной девы возжелав,
Он перестал и есть, и пить.
Ведь все земные радости
В сравнении с небесными –
Что против всей морской воды
На стебельке травы роса.
Вот так же, Кала, для меня
Нет слаще в мире кушанья.
И я без человечины расстанусь,
Верно, с жизнью.
«Да, редкий чревоугодник наш царь, — снова подумал военачальник. — Попробую все же вразумить его», — и возразил: — Даже воздушные странники-лебеди с золотым оперением — и те погибли, потому что ели мясо своих сородичей. И он рассказал такую историю.
Говорят, давным-давно на Пёстрой горе в Золотой пещере жило девяносто тысяч лебедей. Все четыре месяца дождей они безвылазно сидели в пещере. Вылети они, крылья у них намокли бы от дождя, и, отяжелев, они бы попадали в море. Всякий раз, когда приближалось время дождей, они собирали по озерам дикий рис и сносили его в пещеру. Этого рису им доставало на все четыре месяца. Когда с началом дождей они забирались в пещеру, живший у её входа паук по прозванию Шерстяной Пуп, ростом с тележное колесо, начинал ткать паутину. И за один месяц он успевал затянуть паутиной весь вход в пещеру. А нити той паутины были толщиной в воловью жилу. Лебеди загодя выбирали одного из своих, помоложе и посильнее, чтобы он прорвал паутину, когда дожди кончатся, и кормили они его вдвое против других.