Но в одно лето случилось так, что дожди шли подряд целых пять месяцев. Еда у лебедей кончилась. — Что же делать? — стали они совещаться и порешили есть свои яйца: «Живы будем — новых снесём». Съели яйца, принялись за птенцов, а потом и за больших лебедей. Через пять месяцев дожди прекратились, а паук к той поре соткать успел пять паутин. Лебеди же ослабели — ведь они ели мясо сородичей. Тот молодой лебедь, что должен был прорвать паутины и получал еды вдвое больше других, разлетелся, ударил, четыре паутины пробил, а в пятой завяз. Прибежал паук, откусил ему голову и выпил кровь. Пробовали и другие прорваться, да все застревали, и всех их паук пожирал. Так все лебединое племя и вымерло.
Калахастин заключил эту историю такими словами:
«Когда-то в прошлом лебеди,
Скитальцы поднебесные.
От пищи, им несвойственной,
Погибли целым племенем.
С тобою будет точно так,
Предупреждаю, государь:
Прогонят из страны
За трапезы запретные».
Царь хотел опять что-то рассказать себе в оправдание, но тут уж не стерпели горожане:
— Господин наш, военачальник! Какой толк уговаривать кровопийцу и людоеда? Гони его прочь из царства, коль не даёт зарока! Тут уж царь прикусил язык — ведь всех не переспоришь.
И военачальник спросил его ещё раз:
— Ну что, государь, дашь зарок?
— Нет, не могу.
Калахастин позвал всех царских наложниц, сыновей, дочерей и говорит царю:
— Государь, посмотри на своих родичей в их богатом убранстве, на советников, на царственную роскошь вокруг. Не губи ты себя, зарекись не есть человечину!
— Ради человечины всем поступлюсь.
— Раз так, государь, ступай прочь из города и из нашего царства!
— Хорошо, Калахастин, я уйду. Не нужно мне царство. Отпусти только со мной моего повара и оставь мне мой меч.
Отдали тут ему меч, дали с собою котёл, чтобы варить человечину, корзину его, совершили обряд низложения с трона и прогнали их с поваром прочь.
Царь ушёл из города и поселился вместе с поваром в густом лесу под баньяном. Он подстерегал людей на дорогах, убивал их и приносил трупы повару, а повар готовил ему еду из человеческого мяса. Так они оба и жили. Когда с криком «Стойте! Я разбойник-людоед!» выскакивал он из чащи, никто не мог устоять, и все люди тут же падали наземь. Он выбирал, кого пожелает, взваливал жертву на плечи как придётся — кого вниз головой, кого вниз ногами — и тащил её к повару.
Но вот однажды он никого в лесу не встретил и вернулся без добычи.
— Что, господин? — спросил повар.
— Ставь котёл на огонь.
— А мясо где, господин?
— Будет и мясо, не беспокойся.
— Вот мне и конец пришел! — понял повар.
Трясясь от страха, развёл он костёр и поставил котёл на огонь. Тут людоед его зарезал, освежевал, сварил и съел. С тех пор он остался один и готовил себе сам. По всей Джамбудвипе стало известно, что в этом лесу нападает на путников людоед.
Той порой один состоятельный брахман собрал обоз в пятьсот телег и поехал торговать из восточных областей в западные. Он слыхивал, что в лесу на его пути засел разбойник-людоед, подстерегающий путников, и решил не идти через лес без охраны. Как приехал в деревню у леса, стал просить жителей: «Помогите мне благополучно пройти через лес», заплатил им тысячу монет, и дальше они пошли с ним.
Обоз-то двигался впереди, а сам брахман, умытый и умастившийся благовониями, нарядно одетый, сверкающий драгоценностями, сидел в удобной повозке, запряжённой белыми волами, и ехал последним, а вокруг шла нанятая им стража. Людоед же засел на дереве и высматривал жертву среди проходивших. Сначала никто ему не приглянулся. «В этих людях и есть-то нечего», — думал он, но едва лишь увидел брахмана, у него потекли слюнки, и пробудился в нем голод.
Когда брахман поравнялся с деревом, он со своим кличем «Стойте! Я разбойник-людоед!» соскочил на землю, размахивая мечом. И никто против него не устоял — все так и повалились на землю ничком. Людоед ухватил брахмана за ноги, выдернул его из повозки, взвалил себе на спину вниз головою и побежал, а голова брахмана колотилась об его пятки. Тут охрана пришла в себя. — Ишь, как бежит, — заговорили меж собой люди. — Не зря же нам брахман тысячу заплатил, чтобы мы его охраняли. Что же мы, не мужчины? Поймаем — не поймаем, а попытаться догнать его надо. И они пустились в погоню.