И правда – что? Чемодан уложен, через три часа надо быть в аэропорту. Что делать, если случится страшное, непредвиденное? Вызвать «скорую»? – здесь они приезжают еще до того, как положишь трубку. Можно снова затянуть манжетку, померить давление. Можно… да мало ли что можно, когда нельзя сесть в самолет и полететь в отпуск. И сдать билеты тоже нельзя. Как никогда хотел он уехать, потому-то неистово ждал этого «послезавтра», хотя «послезавтра» давно превратилось в «сегодня», ведь он
Все обошлось – и без «скорой», и без отпуска.
Кому-то другому посчастливилось отдохнуть в
Некогда было скорбеть об упущенном отдыхе – началась другая полоса: поиски жилья для матери.
Казенный дом, общежитие для стариков, являл собой огромное безликое здание с ячейками-квартирами и производил унылое впечатление, как и пальмы в холле, даже не старавшиеся походить на настоящие. Коридоры тянулись бесконечно, как во сне, с одинаковыми пронумерованными дверями по обеим сторонам. Здесь всегда, независимо от времени дня, пахло едой, но вместо аппетита запах вызывал тошноту. По коридорам медленно передвигались обитатели. Кто шел, опираясь на палку либо толкая перед собой нелепое приспособление с колесиками; других везли в инвалидных креслах крепкие женщины со скучающими лицами; третьи, покачиваясь осторожно, брели вдоль стены. Люди жили здесь в другом темпе и словно в другом времени, отличном от того, что текло снаружи. Жили заторможенно, со старческой осмотрительностью прислушиваясь к тому, что происходит у них внутри, а потому безучастные ко всему снаружи. Их взгляд оставался тусклым, равнодушным, и только губы раздвигались в экономной полуулыбке при встрече со знакомыми.
Такие полнокровные и здоровые пожилые люди, как Ада, были в явном меньшинстве.
…Лица в коридорах менялись. Это происходило, когда жильцы незаметно переселялись: одни в дом престарелых – элегантное название для богадельни, короткая остановка по пути на кладбище, – другие прямиком, без транзита. Новые постояльцы, вселяясь в отремонтированные квартиры-ячейки, не задумывались о судьбе прежних обитателей – очередь на льготную квартиру подошла, надо въезжать.
Ада вселилась и сразу примкнула к какому-то русскому клубу с «богатой эстетической программой», о чем сообщала доска объявлений. Вместе с Адой переехали вещи, привезенные из Сан-Армандо, в том числе тетрадка с начатыми мемуарами. Утятница, так и не принявшая в свое пожилое лоно ни одной утки, прозябала в Пряничном Домике. Ни мебель, купленную для нее, ни сервиз Ада не взяла – во всем уюте виделась ей женская рука – та самая, которая недавно мерила ей пульс и давление.
Головокружение прошло бесследно, хотя к ней регулярно приходила медсестра с тонометром, убеждалась в его ненужности и, записав стабильные цифры, прощалась. «Ишачить» Ада перестала – теперь, наоборот, расторопная женщина с Украины «ишачила» на нее: прибирала, готовила, стирала.
Ян не мог избавиться от ощущения вины – смутного, раздражающего недовольства собой. Мать отшвырнула Дом, как избалованный ребенок – игрушку. «Хоть Яша доволен», – успокаивал он себя.
Дядька с энтузиазмом обживал дом и почти насадил сомнительный уют прежней квартиры – с переполненными пепельницами, грязными тарелками под газетой и затоптанным полом, – если б Ян не привел уборщицу. Моложавая ловкая Ядвига приходила к Басе помочь по хозяйству и взялась убирать Пряничный Домик за скромную плату, которая дядьку привела в ярость.
– Я сам уберу, чего ради платить?!
– Яша, не гоношись. Я заплач
Ядвига приезжала раз в неделю, наводила чистоту, не задерживалась – Яков или готовил сам, или брал по пути контейнеры с едой из китайского ресторана. К Яде постепенно привык и даже стал расплачиваться сам.
Это было весьма кстати. Дом, обстановка поглотили почти все деньги. Новое жилье матери – две комнаты и кухня – требовало только самого необходимого, но – требовало; она громко и укоризненно вспоминала комод, оставленный в Сан-Армандо…