Джек, который построил дом

А мать всегда гремит словами мимо смысла, мимо сути, не слыша фальши. Пишет мемуары – так же, как и говорит, теми же избитыми фразами, веря, что пишет для истории.

Перевернув страницу, Ада начала вторую часть, озаглавив ее «На чужбине». Слово, хорошо известное по книгам, идеально подходило для жанра. Первый абзац открывался теми же словами:

«На чужбине я посвятила свою жизнь сыну и брату. Разлученные судьбой, мы с Яковом встретились через десять лет. Он совсем не постарел, мой брат, однако в лице появилось что-то…» Ручка никуда не годилась, Ада с грохотом выдвинула ящик и начала искать другую, где-то валялась такая синенькая. Найдя, вернулась к начатой фразе. Старательно припомнила момент встречи, дурацкие жеваные штаны, едва доходившие брату до колен, и кое-как заправленную рубаху. Что его «шанель» себе думала, не могла погладить одежду?! Хотя «шанель» уже пропала с горизонта, вспомнила с облегчением, и слава богу. Да; что там в лице появилось?.. Она напрягла память, но в голове мелькали чужие, не нужные для ее мемуаров люди, которые сновали мимо. Яшка сказал что-то обидное про ее костюм, а костюм был модный, с иголочки; здесь такого не закажешь. «…в лице появилось что-то…» Бесшабашное было у Яшки лицо, радостное, но так нельзя писать. Он должен был тосковать и ждать, ждать их приезда.

Вспомнились его звонки, каждую неделю говорили минут по пятнадцать. О чем, Ада, убей, не помнила, потому что ни о чем по-настоящему важном говорить было нельзя – иди знай, сколько человек тебя слушают, уже не говоря о Ксеньке, которая шныряла по коридору, будто по делу. Вот: «…в лице появилось что-то, чего раньше я не помнила, какая-то озабоченность».

Да, энергично кивнула она тетрадке, как раз озабоченность, это правильное слово. Вычеркнуть «чего раньше я не помнила» – что, я не знаю моего брата? Подумают, что у меня склероз. Иначе надо: «…в лице появилось что-то, чего раньше не было, какая-то озабоченность». Если подумать – она откинулась в кресле – так озабоченность и раньше была, из-за баб – то одна звонила, то другая. Но читателю такое знать ни к чему. Поставив читателя на место, Ада двинулась дальше. Описывать недавние события было проще, чем писать о том, что вспоминать вообще не следовало, но потом отредактирует – она в редакции работала, а что корректором, то читателю какое дело?..

Правда, читателя – пока – тоже не было. Вот если бы тут организовать секцию художественного слова… Она представила себя в просторном помещении под названием Social Room. Открываются двери, медленно вползают со своими ходунками соседи: глаза светятся нетерпением, интересом, уважением; она стоит за столом с тетрадью, ждет, когда все рассядутся. Читатель был отчаянно необходим, хоть единственный, да хоть Яшка; почему бы нет? Она немедленно позвонила брату: первая часть дописана, могу дать. Яков озадаченно молчал, а когда заговорил, в его голосе почему-то не было энтузиазма: «Потом как-нибудь, э-э?..» И смущенно пояснил: работы много. Тетрадь осталась лежать на столе, раскрытая на второй части: «На чужбине». Вот Яков заедет и…

Заехал Ян – и прошел мимо раскрытой тетради. Может, и вправду не заметил?

– Ты почитай, – Ада кивнула на раскрытую страницу. – Тебе должно быть интересно.

Недоуменно пробежал глазами строчки:

«Искать свой путь в науке было непросто…»

«…разумеется, я с негодованием отказалась…»

«Я готова была отдать ему свою почку…»

«Современники со мной согласятся…»

«Моя дальнейшая жизнь отныне была неразрывно связана…»

«…подробно повествуют эти страницы».

«Мало кому довелось…»

Он перелистал назад:

«В тот вечер сын пришел поздно, весь в слезах. Если бы я могла встретить его после театра! Но я часами сидела, обложившись учебниками, и зубрила – предстоял экзамен по теоретической механике».

Ян захлопнул тетрадь. И ничего нельзя сказать, она не поймет, искренне не поймет и так же искренне нахохлится в обиде.

– Что с тобой?

– Ничего, – выдавил Ян. – Устал. И зуб болит.

– У меня тоже – помнишь, в Сан-Армандо? Жу-у-тко болел! Мне тогда коронку…