Дженни Герхардт

It was generally understood that the child must not appear, and so it did not.	Все понимали, что малышке не следует быть на виду, и успешно ее прятали.
There is an inexplicable sympathy between old age and childhood, an affinity which is as lovely as it is pathetic.	Стариков и детей всегда связывает какая-то необъяснимая приязнь, прекрасная и трогательная внутренняя близость.
During that first year in Lorrie Street, when no one was looking, Gerhardt often carried Vesta about on his shoulders and pinched her soft, red cheeks.	В первый год после переезда на Лорри-стрит Г ерхардт украдкой ласково щипал пухлые розовые щечки Весты, а когда никого не было дома, сажал ее к себе на плечи и катал по комнатам.
When she got old enough to walk he it was who, with a towel fastened securely under her arms, led her patiently around the room until she was able to take a few steps of her own accord.	Когда она подросла настолько, что начала ходить, именно он терпеливо водил ее по комнате, крепко обвязав полотенцем под мышками, пока она не научилась делать по несколько шагов самостоятельно.
When she actually reached the point where she could walk he was the one who coaxed her to the effort, shyly, grimly, but always lovingly.	А когда она стала уже такая большая, что могла ходить по-настоящему, он уговаривал ее идти -уговаривал украдкой, хмуро и все-таки всегда ласково.
By some strange leading of fate this stigma on his family's honor, this blotch on conventional morality, had twined its helpless baby fingers about the tendons of his heart.	По прихоти судьбы эта девочка - позор его семьи, несмываемое пятно с точки зрения общепринятой морали - забрала в свои беспомощные детские пальчики самые чувствительные струны его души.
He loved this little outcast ardently, hopefully.	Он отдавал этому маленькому отверженному созданию весь жар своего сердца и все свои надежды.
She was the one bright ray in a narrow, gloomy life, and Gerhardt early took upon himself the responsibility of her education in religious matters.	Девочка была единственным лучом света в его замкнутой, безрадостной жизни, и Герхардт рано почувствовал себя ответственным за ее религиозное воспитание.
Was it not he who had insisted that the infant should be baptized?	Разве не он настоял, чтобы ребенка окрестили.
"Say	- Скажи;
'Our Father,'" he used to demand of the lisping infant when he had her alone with him.	"Отче наш", - часто требовал он, оставаясь с внучкой наедине.
"Ow Fowvaw," was her vowel-like interpretation of his words.	- Оче нас, - шепелявя, повторяла она.
"'Who art in heaven.'"	- Иже еси на небесах...
"'Ooh ah in aven,'" repeated the child.	- Иси небесех... - повторяла девочка.
"Why do you teach her so early?" pleaded Mrs. Gerhardt, overhearing the little one's struggles with stubborn consonants and vowels.	- Зачем ты учишь ее так рано? - вступалась, бывало, миссис Герхардт, услыхав, как малышка воюет с неподатливыми звуками.
"Because I want she should learn the Christian faith," returned Gerhardt determinedly.	- Затем, чтоб она росла христианкой, -решительно отвечал Герхардт.
"She ought to know her prayers.	- Она должна знать молитвы.