e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

Франции, в Англии, в США. В декабре 1932 года он всё ещё надеялся на реализацию контракта 1930 года о переводе «Защиты Лужина» на французский и

скорый переезд в Париж. Не состоялось.

Так и случилось, что начало запойного увлечения Набокова Чернышевским по времени странно совпало с авральными действиями нового политического режима – Гитлер (в январе 1933 года назначенный канцлером Германии) начинает спешно выметать веймарские вольности: гражданские свободы, политическую оппозицию, расчищая место для «нового порядка». «Приход Гитлера к власти, – отмечает Бойд, – имел неожиданные последствия. Правое

1 ББ- РГ. С. 463.

2 Там же. С. 466.

3 Там же. С. 431.

4 Там же. С. 435.

5 Там же. С. 234.

229

крыло русской эмиграции тут же заявило о себе. Сирина обвинили в том, что

он, несмотря на русскую фамилию Набоков, утратил свою национальность в

компании евреев из “Современных записок”: “Воспитанный среди обезьян, он

и сам стал обезьяной”. … В конце марта 1933 года евреи уже стали главными

жертвами обвинений, доносов и грабежей… Вера потеряла своё секретарское

место. Нацисты начали официальный бойкот еврейских магазинов: у входа в

каждый из них стоял солдат в военной форме1 для отпугивания возможных

покупателей; Набоков, вместе с одним из русских знакомых, разгуливал по

улицам и специально заходил подряд во все еврейские магазины, которые ещё

были открыты».2

В мае в центре города запылали костры из книг и начались факельные шествия. По какому-то непонятному недосмотру Берлинскую городскую библиотеку, в отличие от университетской, эта чистка миновала, и Набоков теперь

уже сам мог посещать её, продолжая собирать нужные ему материалы.3 Причём параллельно заказывались и «толстенные книги русских путешественников», чтение которых, несомненно, не только доставляло ему истинное наслаждение, но и служило своего рода оградой, опорой, глубоким «тылом» его ми-ра, противостоящим миру разного рода «тошнотворных» поветрий гражданской «дуры-истории» и её нелепых вестников. Похоже, что в замысле романа

уже тогда наметился образ покровителя и учителя – отца героя, учёного-энтомолога, путешественника, благородного и мужественного человека, носителя подлинных ценностей, – образ, антиподный ложному кумиру Чернышевского.

Незадолго до этих событий, осенью 1932 года, футбольная команда русских эмигрантов играла, как сообщает Бойд, против «очень жёсткой команды

немецких рабочих», и стоявший на воротах писатель Сирин был сбит с ног, потерял сознание, но вырвать из рук схваченный им мяч противникам так и не

удалось. Два ребра были сломаны, пришедшая в больницу Вера решительно

заявила, что с футболом пора кончать.4

Что же побудило извечного голкипера Набокова, и в литературе неукоснительно стоявшего на страже классических образцов русского её наследия

(что вовсе не исключало её же обновления и развития), – вдруг превратиться в

форварда и ринуться гнать мяч будущей четвёртой главы «Дара» – «Жизнеописания Чернышевского» – в ворота всей его разночинной команды «шестидесятников», а также их болельщиков и последователей?

1 Ошибка Б. Бойда: во время бойкота перед еврейскими магазинами стояли, конечно, не солдаты, а нацисты-штурмовики – действительно, в своей форме ( прим. ред.).

2 ББ-РГ. С. 467.

3 Там же. С. 468.

4 Там же. С. 440.

230

В своём монументальном «Комментарии», изданном в 2019 году, – компендиуме, подводящем итоги многолетних исследований «Дара», – А. Долинин

следует давно устоявшемуся мнению, что ««самое раннее свидетельство о начале работы над «Даром» содержится в письме Набокова Г.П. Струве от 23 августа 1933 года, где он сообщал:1 «…задумал новый роман, который будет иметь

непосредственное отношение – угадайте, к кому? – к Чернышевскому! Прочёл

переписку, “Что делать?” и пр., и пр., и вижу теперь перед собой как живого за-бавного этого господина… Книга моя, конечно, ничем не будет смахивать на

преснейшие и какие-то, на мой вкус, полуинтеллигентные биографии “романсэ”

ала Моруа».2

На собственный вопрос: «Почему же Набоков, до тех пор не выказывавший

никакого интереса к отечественной истории и чуравшийся общественно-политической тематики, вдруг решил обратиться к документальной прозе и сделать своим героем Чернышевского – икону как советских коммунистов, так и

“социалистов-общественников” в эмиграции?», – Долинин отвечает, что это

могло случиться с Набоковым просто «по воле случая», «неожиданно для него

самого», подобно романному его герою Фёдору Годунову-Чердынцеву, который

походя, из минутного любопытства, захватил в книжной лавке советский шахматный журнальчик с портретом Чернышевского и выдержками из его студенческого дневника. Чтение этого юношеского опуса так позабавило Фёдора, что

он срочно решил взяться за биографию Чернышевского. «Вполне вероятно, –