e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

делает вывод Долинин, – что примерно таким же образом идея книги о Чернышевском зародилась и у самого Набокова».3 Причём особо отмечается, что

толчком, триггером могла в данном случае оказаться заметка В. Ходасевича, появившаяся в парижской газете «Возрождение» 13 июля 1933 года (мнение, также давно кочующее из издания в издание). Назвав свою заметку «Лопух», Ходасевич процитировал два коротких отрывка из дневника Чернышевского

(полностью изданного в Советском Союзе ещё в 1928 году) и обнаружил в них

семена того «социалистического лопуха», который давно и махрово расцвёл в

советской литературе, – и как бы заново поразился, что «этот человек состоял

(да и до сих пор состоит для многих) в числе “властителей дум”».4 Нет сомнений, что «мысль Ходасевича о генетической связи писаний Чернышевского с

современной советской литературой»5 была близка Набокову, но что она была

для него новой и «дала толчок набоковскому замыслу»,6 – не подтверждается ни

1 Долинин А. Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар». М., 2019. С. 16.

2 Письма В.В. Набокова к Г.П. Струве. Часть 2-я (1931–1935) // Звезда. 2004. № 4. С.

55.

3Долинин А. Комментарий… С. 16-17.

4 Там же. С. 17-18.

5 Там же.

6 Там же.

231

хронологически, ни по существу. Бойд, как уже выше указывалось, уверенно датирует начало библиотечного периода работы Набокова январём 1933 года, – да и

как бы он смог одолеть столь огромный, перечисленный им в письме материал, начни он читать хоть в самый день публикации заметки Ходасевича, и вдобавок, всего за месяц с небольшим, ещё и умудриться «увидеть перед собой как живого»

объект своего исследования?

Вероятнее всего, здесь угадывается давно назревавший анамнез идеи: ведь в

эмиграции кругом общения Набокова была в основном разночинная интеллигенция, и ему иногда оставалось только дивиться, насколько сохранен пиетет по отношению к Чернышевскому в этой среде. Устами представительствующего за

него персонажа – поэта Кончеева – автор пытается объяснить это тем, что «во

время нашествия или землетрясения, когда спасающиеся уносят с собой всё, что

успевают схватить … кто-нибудь тащит с собой большой, в раме, портрет давно

забытого родственника. “Вот таким портретом (писал Кончеев) является для русской интеллигенции и образ Чернышевского, который был стихийно, но случайно

унесён в эмиграцию вместе с другими, более нужными вещами”».1

Не случайно разговор о Чернышевском в романе происходит уже в первой

главе, и заводит его (на излюбленной Набоковым грани пародии) персонаж по

фамилии Чернышевский (Александр Яковлевич – из столетнего стажа выкрестов, с фамилией, дарованной отцом-священником знаменитого отпрыска). Он и излагает стереотипное в эмигрантской среде мнение о «великом революционере», предлагая Фёдору написать его биографию. И Фёдор, в конце концов, напишет, но совсем не такую, как ему предлагалось, – определив свою задачу как своего

рода «упражнение в стрельбе». Другое дело, что до поры до времени, отдавая себе

отчёт, на какое рискованное предприятие он идёт, скрытный, осторожный автор

романа не очень-то спешил показывать весь спектр своих мотиваций и целей. И

уж точно, во всяком случае, замысел этой чудовищно трудоёмкой, прямо-таки ка-торжной работы не мог родиться всего на всего от какой-то одной статейки в совет-ском шахматном журнальчике, как, опять-таки, сплошь и рядом, чуть ли не автома-тически, инерционно, повторяется в ряде филологических исследований.2 Хотя

журнальчик такой действительно существовал, и Набоков, оказывается, даже много

лет спустя помнил его выходные данные: назывался он «64: шахматы и шашки в

рабочем клубе»; номер 13-14, вышедший 5 июля 1928 года, был юбилейным, –

праздновалось столетие со дня рождения Н.Г. Чернышевского, «властителя дум» и

провозвестника светлого будущего.3 По этому случаю и была помещена в журнале небольшая статья некоего А.А. Новикова «Шахматы в жизни и творчестве

Чернышевского» с портретом «выдающегося мыслителя и революционера» и

1 Набоков В. Дар // Собр. соч. в 4-х т. СПб., 2010. Т. 3. С. 464.

2 Долинин А. Комментарий… С. 17.

3 Leving Y. Keys to Тhe Gift... P. 150-151.

232

«большого и настоящего любителя шахматной игры». В ней, среди прочего, при-водились отрывки из студенческого дневника Чернышевского, в котором он выглядел вдвойне, до нелепости неуклюжим – и по части обращения с шахматами, и

в мучительном косноязычии слога.1

Однако журнальчик, так надолго запомнившийся автору «Дара», был сущей мелочью на фоне той грандиозной помпы, с которой отмечалось в Советском Союзе столетие со дня рождения «великого революционера». В 1933 году

этот маленький текст мог послужить разве что пикантной наживкой для молодого героя романа, но не писателя Сирина.

На протяжении всех лет эмиграции Набоков пристально следил за происходящим на покинутой родине. Вербальная агрессия его публицистики – в до-кладах и эссе, литературная злость – в аллюзиях и пародиях, пронизывающих