Единое целое (СИ)

Им подали чай в зимнем саду – очаровательном, словно сошедшем со страниц журнала «Дом и сад» помещении, стены которого были выкрашены в приятный для глаз солнечно-жёлтый цвет. Белая садовая мебель, глиняные горшки с редкими и наверняка очень дорогими растениями: цветами, папоротниками, даже небольшим апельсиновым деревцем. Солнце уже село, и комната освещалась подвесными стеклянными фонарями. В прежние времена к ним был подведён газ, но теперь тёплый электрический свет создавал полную иллюзию, будто комната наполнена солнечным светом, который пропитал её стены и не мог вырваться за их пределы.

Селеста переоделась в тёмно-синий костюм, уложила волосы идеальной ракушкой, волосок к волоску. К её груди была приколота простая чёрная брошь – единственный намёк на то, что она носит траур по сыну. Джон испытывал глубочайшую признательность за то, что она не носила чёрное. Он бы этого не вынес. Она разливала чай из фарфорового чайника цвета слоновой кости работы старинных китайских мастеров, расписанного вручную изысканным голубым узором. Он отогнал мысль о пальцах Шерлока, обнимающих чашку с чаем. Он запретил себе думать об этом.

- Как я понимаю, Майкрофт посвятил вас в детали своего маленького плана, - произнесла Селеста, сохраняя совершенную невозмутимость, когда Джон опустился на белый плетёный стул напротив неё. Он промолчал. – Чаю, дорогой? - он осторожно принял чашку и сделал маленький глоток, не в силах сопротивляться ничему из того, что они ему предлагали; он рассеянно подумал, что вообще не помнит, как сюда шёл. Сахара ровно столько, сколько он любит – чёртова холмсова проницательность. – Пьер сегодня превзошёл сам себя, я настаиваю, чтобы вы отведали свежих булочек.

Булочка была совершенно воздушной; Джон намазал её джемом и сливками и заставил себя есть под одобрительными взглядами свекрови и деверя. Уотсону пришло на ум, что они не шутили, когда говорили о том, что он стал частью семьи Холмсов. Было совершенно ясно, что они усыновили его и не собирались это обсуждать. Детектива бы это просто взбесило. Но доктор был склонен согласиться.

Шерлок. Шерлок бы высмеял всю их затею. Он бы осыпал старшего брата бранью за его мерзкую привычку лезть в чужие дела; он бы глянул на мать через стол и отказался бы притронуться к этим восхитительным булочкам. Он бы взмахнул полами пальто и рухнул бы в гостиной на один из диванов эпохи Регентства (обивка немного обтрепалась по краям, дорогой, но для спины шезлонг идеален) в полной уверенности, что не только все обитатели поместья, но и все жители графства Кент осведомлены о его дурном расположении духа.

- Ошибаетесь, - произнёс нараспев Майкрофт, заставляя доктора вынырнуть из грёз. Селеста налила Джону свежую чашку чая, поскольку первая совершенно остыла. Сколько же он провёл времени, рисуя в своём воображении сердитого супруга, распростёртого на шезлонге цвета мяты? Должно быть, довольно много.

- Надеюсь, вы не обидитесь, доктор Уотсон, на то, что мы знаем Шерлока намного лучше, поскольку знакомы с ним более продолжительное время. И я могу подтвердить слова о том, что вы заблуждаетесь.

- Простите? – Джон судорожно глотнул чая и обжёг язык. Всё тело ломило от усталости. Единственное, чего он хотел, - это заснуть и больше не просыпаться.

- Шерлок всегда был странным, - сказала Селеста, будто продолжая начатый разговор. Майкрофт поджал губы, но она не обратила на это внимания. – Совсем как капризный ребёнок. Мы пытались выправить его поведение, но он активно сопротивлялся все эти годы. Частично ответственность лежит на мне, но в основном – на нём.

Джон понятия не имел, о чём идёт речь, так что он просто сделал ещё один глоток чая и ещё раз откусил от булочки, проклиная собственную истинно британскую сдержанность, не позволяющую ему открыто показать, что он не заинтересован в продолжении разговора. Никогда ещё он так не досадовал на свою вежливость.

- Однажды, когда ему было одиннадцать, он прочёл учебник психологии, после чего несколько недель рассказывал всем и каждому, кто только соглашался его выслушать, что он социопат, - продолжила Селеста таким тоном, как если бы молодая мать рассказывала случай, как её дорогое дитя опрокинуло сахарницу. Всем своим видом она говорила, что это была досадная случайность. Джон прекрасно знал, что ни интонациям голоса, ни выражению лиц представителей рода Холмсов доверять нельзя. – Конечно, он им не был. Никогда. Но ему казалось, что так легче будет жить.

Доктору это было прекрасно известно, он сам всё вычислил уже через двенадцать часов с момента первого знакомства. Ершистость и ледяная отчуждённость детектива были лишь хрупкой бронёй, скрывающей ранимого и страдающего ребёнка, постоянно получающего тычки от всех и каждого за то, что он имел достаточно смелости быть не таким, как все, вернее, быть самим собой (как будто возможно быть кем-то ещё).