Его величество

Спустя пять лет Николай I учредил секретный Комитет 1839 для рассмотрения возможных модификаций закона о вольных хлебопашцах 1803 года и перспективы распространения инвентарей в помещичьих имениях. Государь был полон радужных надежд на возможность серьезных реформ.

Два года спустя, когда очертания реформ строго обозначились, Николай Павлович в доверительной беседе с американским послом Джорджем Далласом заявил: «Я знаю, что политический строй в России и США разный, но и ваше и наше правительство стремятся к счастью и благополучию населения. Я в настоящее время занят мыслью о введении некоторых либеральных реформ. Особенно по министерству юстиции, и надеюсь, что достигну успешно своей благой цели».

Но откровеннее всего он был с самим собой. Совершая ежедневные утренние прогулки по набережной Невы, государь взял себе за правило обдумывать каждый шаг крестьянской реформы.

Нынешним январским утром он дольше обычного задержался с министром имуществ Киселевым и на улицу вышел, когда совсем рассвело. Легкий морозец пощипывал лицо и щекотал ноздри. Взгляд осторожно выхватывал из застывшего пейзажа наиболее характерные признаки петербургской зимы. Щетинилась тысячами мелких голубоватых иголок поверхность гранитной набережной, на ветках кустарников, деревьев, покрытых легким искрящимся пухом, то и дело вспыхивали и быстро угасали феерические огни.

«Киселев предложил представить на обсуждение общие принципы реформы крестьянской деревни, — думал Николай Павлович, вышагивая вдоль Невы и щурясь от яркого света. — В программу мер он предлагает внести: устройство быта дворовых людей, исполнение помещичьими крестьянами рекрутской повинности на основании общих правил, установленных относительно отбывания ее для прочих сословий».

Мысль обрывается. Неожиданно из памяти выплывает доклад Бенкендорфа. Александр Христофорович пишет о смутах в деревнях, где вовсю болтают о полном освобождении крестьян. Больше всего врут дворовые. По их словам, император в день бракосочетания цесаревича Александра сам будет разбрасывать объявления о воле. Французские же дипломаты в своих депешах из Петербурга сообщают о какой-то дворянской фронде, грозящей императору, замахнувшемуся на их привилегии, участью отца.

Государь морщится, отворачивается от набежавшего ветра и, пряча лицо в ворот шинели, пытается вернуться к программе Киселева: «…в программу будет внесено назначение крестьянам определенных земельных наделов и предоставление им прав собственности на движимое имущество. Обязательно ограничу права помещиков в наказаниях крестьян. Наконец, создам для крепостных крестьян сельское управление с сохранением влияния помещиков. — Он прерывает мысль и тут же радостно заключает: — Хорошо бы еще предоставить крестьянам права обращаться в судебные места наравне со свободными хлебопашцами. Вот тогда было бы по справедливости!»

Взгляд его невольно переносится к Петропавловской крепости, где рядом с другими Романовыми лежит его отец Павел Петрович. Мысль упрямо возвращает к строчкам из доклада Бенкендорфа о дворянской фронде и угрозе повторения дворцового переворота. Но слова об угрозе куда-то оттесняются, а место их занимают упреки великого князя Михаила Павловича, главноуправляющего путей сообщения и публичных зданий Толя, военного министра Чернышева, председателя Государственного совета князя Васильчикова, других высоких сановников.

«Не фронда, а они противятся реформе, отказываются поддерживать любую мою инициативу по раскрепощению крестьян», — думает он, переводя взгляд с Петропавловской крепости на Зимний дворец, окна которого переливаются солнечным светом, словно смеясь над его нерешительностью.

Фразы, роившиеся в голове, едва не произносятся им вслух: «Нет! Комитет не может дать предлагаемым изменениям к закону о свободных хлебопашцах силу обязательного постановления. Увольнение крепостных в обязанные крестьяне должно быть основано только на собственном желании помещиков. Я не могу пойти против воли дворян!»

Императору видится радость на лицах большинства членов Комитета, протестовавших против установления каких-либо обязательных норм повинностей при обращении крепостных крестьян в обязанные крестьяне. Становится жарко. Он опускает воротник шинели, давая холоду проникнуть внутрь. Не двигаясь с места, государь лихорадочно перебирает возможные варианты пунктов указа. Утром в беседе с Киселевым он одобрил проект, а что теперь ему скажет? Да, чего там Киселев! По всей стране в воздухе висит долгожданное слово «вольность»!

Наступает срок, когда от императора требуется единоличное решение, основанное на предложениях Комитета 1839–1841 и законе о свободных хлебопашцах 1803 года. Это уже программа освобождения крестьян с землей за выкуп. Николай Павлович волнуется. Киселев боится, как бы государь снова не отказался от своих намерений, как случалось уже дважды.