Но если в плане критики отдельных явлений социалистической действительности авторы «Вокзала для двоих», на взгляд тогдашней цензуры, явно позволяли себе слишком много (и каким-нибудь начинающим сценаристам аналогичная едкость так просто не сошла бы с рук), то в смысле любовных излишеств писатель Брагинский-Рязанов стойко держался старозаветных позиций. В картине некоторая интимность все же была продемонстрирована, но в сценарии-повести максимум эротизма, который только можно отыскать, содержится в следующем абзаце:
«Вера выпрямилась, и ее лицо оказалось около лица Платона. Платон прижался к ней и поцеловал».
Кульминации обеих постельных сцен заменены отточиями. В пустом вагоне:
«— Вера мы с тобой взрослые люди. Этот разговор через перегородку — противоестественен. Иди сюда.
— Нет, ни за что! — сказала Вера, но при этом почему-то поправила прическу.
— Тогда я иду к тебе! — Платон встал и решительно направился через умывальник к соседнему купе. Однако дверь оказалась запертой. Платон подергал ручку.
— Наглец! — сказала Вера, но агрессивности в ее тоне не было. — Хотя по твоему виду этого не скажешь.
Платон предложил компромисс:
— Давай встретимся на нейтральной территории.
Вера подошла к двери, ведущей в умывальник. На ней было зеркало, и Вера осмотрела себя.
— Это где? В умывальнике?
— Хотя бы в коридоре!
— Никогда, — сказала Вера, и рука ее отворила дверь, ведущую в коридор.
Там ее уже ждал Платон.
— Вот и я точно такой же принципиальный, — сказал Платон и обнял Веру…
…Утром, когда Платон проснулся, то первым делом выскочил в коридор и заглянул в соседнее купе. Веры там не было».
И в деревенском доме, куда заключенного Рябинина отпустили на свидание с «женой»:
«Вера смотрела на Платона с нежностью, жалостью, любовью, состраданием, восхищением и… испугом. Так как боялась, что наготовленного не хватит.
— А пирог-то подгорел! — сверкнул глазами Платон.
— Я думала, ты тут разучился разговаривать, — улыбнулась Вера. — Что ж до сих пор-то молчал?
— Предлога не было!.. — И, погрустнев, добавил: — Только зря ты сюда приехала! Ничего у нас с тобой не получится!
— Почему? — встревожилась Вера.
— Опять социальное неравенство. Ты у нас вон кто — официантка! А я-то всего-навсего — шнырь!
— Кто-кто? — не поняла Вера.
— Шнырь, по-нашему — уборщица!
— Как же я так промахнулась? — ужаснулась Вера. — Ехала к пианисту, а приехала… к уборщице.
— Да, я тебе не ровня! Ты не обидишься, если я еще немного поем?..
Ночь миновала. Стрелка на циферблате добралась до шести часов утра. Поселок начал просыпаться. В доме на Лесной улице надсадно задребезжал будильник и даже стал приплясывать.
Но Вера и Платон, которые спали в одной постели и на одной подушке, не услышали тревожного сигнала. Они продолжали спать».
Описанную сцену, на экране разворачивающуюся почти без слов, но под щемящую музыку Андрея Петрова, можно признать вершиной всего фильма. Кстати, там долгое молчание жадно ужинающего Платона и любовно обслуживающей его Веры прерывается репликой про подгоревшую «котлетку», а не пирог. И когда коротко стриженный Басилашвили произносит эту фразу, бросает вилку в тарелку и откидывается на спинку стула в ожидании следующего блюда, он выглядит как вылитый Роберт Де Ниро — великий голливудский актер, в те же самые годы игравший в кино сплошных преступников и маргиналов.
Конечно, очень силен и финал картины с Платоном и Верой, спешащими по безлюдной снежной пустыне на зону, к утренней поверке, опоздание на которую будет приравнено к побегу. Сцена сопровождается закадровым звучанием песни в исполнении Людмилы Гурченко на музыку Андрея Петрова и стихи Эльдара Рязанова: