Эмма

— Какое чудо были эти две недели! Что ни день, то драгоценность, что ни день, то счастье, какого я прежде не знал! С каждым днем мне все труднее становилось примириться с мыслью об отъезде. Счастливы те, кто может никогда не покидать Хайбери!

— Теперь, когда вы так восхваляете этот наш уголок, — рассмеялась Эмма, — я позволю себе спросить: не с некоторой ли неохотой ехали вы сюда поначалу? Полагаю, мы превзошли ваши ожидания. Ведь вы, я уверена, не возлагали на нас больших надежд. Если бы знали раньше, как сильно полюбите Хайбери, то приехали бы скорее.

Фрэнк Черчилл хоть и рассмеялся, но несколько принужденно, и пусть прямо не подтвердил справедливости этого предположения, Эмма была уверена, что не ошиблась.

— Так вы должны ехать нынче же утром?

— Да. За мной зайдет отец, мы вместе вернемся в Рэндалс, после чего я незамедлительно отбуду. Боюсь, он уже вот-вот появится здесь.

— И у вас нет даже пяти минут для хайберийских друзей — мисс Фэрфакс и мисс Бейтс? Какая жалость! Мисс Бейтс с ее мощным умом и даром убеждения непременно укрепила бы ваш поникший дух.

— Да, я был у них. Шел мимо и решил заглянуть. И хорошо сделал. Правда, мне пришлось задержаться на три минуты, потому что мисс Бейтс не оказалось дома. Неловко было бы уйти, не дождавшись ее возвращения. Смеяться над этой женщиной можно (пожалуй, даже нельзя не смеяться), но пренебречь ею я бы не хотел и потому предпочел нанести ей визит, чтобы не… — Фрэнк Черчилл вдруг умолк и, поднявшись, в задумчивости подошел к окну, прежде чем продолжить: — Ежели коротко, мисс Вудхаус, вы, вероятно, не могли не заподозрить…

Он оглянулся на Эмму, словно бы силясь прочесть ее мысли, но она совершенно растерялась: ей казалось, что сейчас будет сказано нечто очень серьезное, чего она не хотела бы слышать. С трудом совладав с собой, надеясь перевести разговор на другой предмет, Эмма спокойно проговорила:

— Вы совершенно правы: лучше было ее дождаться…

Фрэнк Черчилл промолчал, и она подумала, что он, верно, размышляет над ее словами и над тем, в какой манере они были сказаны. Послышался вздох: молодой джентльмен явно имел основания печалиться и не мог не ощущать этого. Ответ Эммы отнюдь не походил на поощрение. После нескольких секунд неловкого молчания Фрэнк Черчилл отошел от окна, сел и сказал уже более твердо:

— Желание провести в Хартфилде все оставшееся время возникло во мне не случайно. То, как сильно я привязался к этому месту…

И опять он умолк, поднялся и нервно прошелся по комнате. Вид его свидетельствовал о крайнем смущении. Он влюблен, и оказалось, гораздо сильнее, чем Эмма предполагала, и кто знает, чем бы закончилась эта встреча, если бы в комнату не вошел сперва его отец, а затем и мистер Вудхаус, чье появление вынудило молодого джентльмена сдержать свои чувства.

Через несколько минут это испытание завершилось. Мистер Уэстон, предпочитавший энергично браться за любое дело, был в той же мере не способен отсрочивать неизбежное зло, в какой не умел предвидеть то зло, которого можно еще избежать. Он просто сказал «Пора»: и молодой человек вздохнул, но ничего не возразил, а только произнес на прощание:

— Буду ждать вестей от всех вас. Это станет главным моим утешением. Я хотел бы знать все здешние новости. Миссис Уэстон любезно обещала писать мне. О, это подлинная отрада — вести переписку с дамой, когда все, что случается в твое отсутствие, пробуждает в тебе искренний интерес. Она будет посвящать меня в мельчайшие подробности, и благодаря ее письмам я каждый раз смогу мысленно перенестись в эти милые сердцу края.

Эту речь завершило самое дружеское рукопожатие и «до свидания», произнесенное торжественным тоном, после чего двери за Фрэнком Черчиллом затворились. В силу обстоятельств, не допускавших промедления, его визит оказался совсем краток. Вот он уже и ушел. С отъездом этого молодого джентльмена маленькое хайберийское общество чрезвычайно много проигрывало в глазах Эммы, и ей очень жаль было с ним расставаться — до того жаль, что она даже стала бояться, уж не слишком ли сильно в ней это чувство.