Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова)

И я был свидетелем великого горя некоторых из моих товарищей, с каким они приняли объявление решения конференции академии, которым оставались за флагом, невзирая на девять с половиною или выше баллов в среднем по всем предметам вступительного экзамена! Конечно, не одно академическое начальство решало вопрос о числительности слушателей в Академии Генерального штаба; это дело решал военный министр с начальником Главного штаба. Но начальник академии, да еще такой, как генерал Драгомиров, мог сильно повлиять на решение этого вопроса и добиться постановки его хотя в такой плоскости, как у германцев в Берлине.

Николай Николаевич Сухотин

Но пока оставим этот вопрос в покое и обратимся к личным моим переживаниям в этой академии. Экзамены окончились. Нас, принятых в штатные слушатели (71 чел.) зачислили в первый курс. В вестибюле появились плакаты с расписанием лекций и разные инструкции и требования для нас, слушателей. Посещение лекций строго проверялось и запаздывание совершенно не допускалось без самых обстоятельных и серьезных причин, официально удостоверяемых.

Генрих Антонович Леер

Мы огляделись на свой состав на первой же лекции в нашей большой аудитории: большая часть – армейские строевые офицеры артиллерии и военно-полевых инженерных войск; второе место занимала группа офицеров гвардии из пеших и конных полков; наконец, последняя и меньшая часть – армейские пехотные и кавалерийские офицеры. Сходились мы между собою туго, очень присматриваясь друг к другу. Началось регулярно чтение лекций, причем сразу выявилась особая важность военной истории, особенно потому, что один из профессоров (генерал-майор Сухотин[149]) отличался такой требовательностью, что удовлетворить его ответом нельзя было при самом серьезном знании предмета, если не знать его личных воззрений на преподаваемый им отдел (история войн Фридриха Великого) и не придерживаться точно и буквально его выражений. На репетициях по его отделу даже выдающиеся среди нас слушатели попадали под резкие замечания за свои неудачные по форме ответы. Скоро я убедился, слушая и все другие отделы военной истории, что великие полководцы были у разных народов с древнейших времен, но только не у русских. Только слушая лекцию профессора генерал-лейтенанта Леера[150], я узнал, что Петр Великий, победоносно закончивший войну со шведами и разбивший короля Карла XII под Полтавой, тоже причисляется к сонму великих полководцев. Но по существу всех лекций по военной истории и стратегии преклонение перед германцами с их методой образования и обучения войск и с великолепно рассчитанными и блестяще выполненными операциями, было полное.

Воздавались изумительные хвалы Фридриху Великому и фельдмаршалу Мольтке; знать все их знаменитые операции требовалось назубок, причем никакая критика или личное мнение об этом не допускалась, кроме суждений и выводов читавшего лекции профессора. Такое же отношение было к операциям Наполеона I— в Италии. Все же правильные полководцы и их деяния подавались в блеске славы вышеназванных двух военных гениев. О последней Русско-турецкой войне, по-видимому, избегали серьезно говорить. В течение первых двух недель мы обстоятельно ознакомились друг с другом, с нашими профессорами на лекциях, с нашим академическим начальством при посещении лекций и личными служебными надобностями.

В академии было три курса: младший, старший и дополнительный или третий. Мы скоро перезнакомились со многими из слушателей старших курсов. Штабс-капитан Поливанов и я были уже с высшим инженерным образованием, и на наших мундирах или сюртуках всегда носили академический знак Инженерной академии. Это обращало на нас невольное внимание и слушателей, и преподавателей.

Лично я приобрел среди своих товарищей несколько искренних друзей, а больше всех ко мне привязался, как к близкому брату, 2^й гвардейской артиллерийской бригады подпоручик Константин Иванович Дружинин[151]

. Небольшого роста, худенький и стройный, он выглядел совершенным юнцом среди огромного большинства из нас, хотя ему было уже 25 лет. Он отличался большими способностями, нервностью, впечатлительностью, смелостью, огромным болезненным самолюбием и чинолюбием, но полной искренностью и правдивостью в своих поступках и отношениях. Мы познакомились с первых же дней вступительных экзаменов, и он с этого времени и до самой своей смерти в Мировую войну на Западном фронте относился ко мне, как к своему старшему брату и искреннему другу.

Константин Иванович Дружинин