Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Основным вопросом внешней политики Германии все время от 1871 до 1914 года оставалось, искать ли ей союза с Англией или же с Россией, поскольку противоречия с Францией казались неизменными. Но в этом вопросе Германия колебалась и металась в разные стороны, пока в конце концов не рассорилась с обеими мировыми державами. Эти метания были в высшей степени эмоциональны – Британская империя и царская Россия были контрастными мирами, вызывавшими сильные, но совершенно разные эмоции. У Трейчке в обоих случаях – резко негативные: по его словам, он не знал, что «ужаснее»: «русский кнут или английский денежный мешок». Оказавшись перед тяжелым выбором, хотелось одного – вовсе уйти от проблемы. Сам кайзер в 1901 году совершенно верно понимал, что «не может же он вечно колебаться между русскими и англичанами; в конце концов он окажется между двух стульев». Собственно, он вовсе не хотел

колебаться, и тем болезненнее было для него, что иначе он просто не мог. Преемники Бисмарка изначально вступили на сцену с намерением выстроить ясную внешнеполитическую линию; Гольштейн в 1887 году критиковал: «Наша политика с ее разнонаправленными действиями напоминает путаницу рельсов на большом железнодорожном вокзале» (см. примеч. 45). Поэтому и в Берлине воспринимали курс «зигзага» как собственную неудачу.

Если вражда с Францией казалась неизменной, то все свидетельствовало в пользу сближения с Англией. Да и с точки зрения нового народного национализма, мир бы не рухнул, если бы обе великие германские державы пошли рука об руку. Но немецкий национализм на рубеже веков видел свой идеал не в индустриализованной Англии, а в бурах, которым угрожали англичане и которые жили в Африке по законам своих отцов. В прежние времена немецкий популярный географический справочник описывал буров как опустившийся на уровень готтентотов народ лентяев, вся жизнь которых проходила под щелканье кнутов или в облаках табачного дыма. Но теперь буры стали антиподом британской алчности, жестокости и даже всей «нервозной эпохи». Во времена Англо-бурской войны (1899–1902) в Германии впервые случился взрыв англофобии, хотя между интересами Германии и Англии не было никаких конкретных противоречий. В итоге в Первой мировой войне самым заклятым врагом немцев стала не Франция, но Англия, а новым немецким приветствием – «Господи, накажи Англию». Такое трагичное развитие событий вскоре стало казаться большой загадкой, в которой, как нигде, требовались психологические объяснения. Она была тем более сложной, что старая любовь немцев к Англии во времена Вильгельма вовсе не исчезла и по-прежнему часто давала о себе знать. Даже перед самым началом войны немецкое правительство больше всего хотело не воспринимать Англию как врага.

Вильгельм II и сам был гротескным воплощением главного внешнеполитического противоречия своей эпохи. По рождению наполовину англичанин, в 19 лет с радостью заверявший свою английскую бабушку, что он «тоже британец», всегда находился под обаянием Британии и ездил в Англию так часто и настолько без повода, что это бросалось в глаза. Никогда он так сильно не впадал в ярость, как в тех случаях, когда Англия не оправдывала его ожиданий. Как уже в 1927 году обнаружил Герман Канторович, заметки кайзера на полях документов, собранных в «Большой политике»[186], «полны самых диких выпадов против Англии, считать их можно буквально сотнями». Это был классический случай любви-ненависти, которая со временем все больше переходила в одну ненависть. Когда в 1903 году у кайзера будто пелена с глаз упала, и он увидел, что своей политикой в области флота превратил Англию во врага, с чем он прежде не хотел соглашаться, его лицо, как писал Эйленбург, «совершенно исказилось»: «Война, месть, бессилие, гнев оскорбленного честолюбия после стольких признаний в любви Англии, его родной Англии, были написаны на его бледном, красивом нервном лице».

Вплоть до последних предвоенных лет антианглийская политика Вильгельма II была крайне непоследовательной. По иронии судьбы самым позорным провалом всего его правления была неуклюжая попытка втереться в доверие англичанам, информация о которой попала в прессу в интервью «Daily Telegraph» 1908 года; после этого с ним случился самый тяжелый в его жизни нервный приступ. И в декабре 1912, и в июле 1914 года у него повторялись сильнейшие всплески ярости и беспомощности, когда оказывалось, что в случае войны Англия встанет на сторону врагов Германии. В конце концов он окончательно вышел из себя от гнева на этот «залгавшийся, бессовестный торгашеский народ!» (См. примеч. 46.)