Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Эйленбург был очень странным явлением среди политиков, и еще более примечателен факт, что он более 10 лет пользовался значительным влиянием в государстве со столь ярко выраженными бюрократическими и милитаристскими чертами. В старости он писал, что «у него всегда было слишком доброе сердце», уже в детстве его часто охватывало «безграничное сочувствие». Государственная служба была для него «мукой», а внешнеполитическое ведомство с его «волнующими нервностями» – «адом». Как он в 1895 году писал Гольштейну, одной из «самых больших загадок» для него было, как это у него, Гольштейна, после 20 лет, проведенных в этом ведомстве, «все еще есть нервы». Он не был, как сам признавался, «пушечным человеком» и не любил атмосферу казино, ему был ненавистен «вид любой машины». Он предпочитал минеральную воду пиву, ценил плавание и не переносил табачный дым; в этом он был близок к реформ-движению и движениям за здоровый образ жизни. Он вполне осознавал свои политические слабости: когда в 1893 году ему предстояло стать статс-секретарем по внешним вопросам, он воспротивился: «Из меня, несчастной курицы, делать орла!» Он не поддался даже уговорам самого Бюлова, заверявшего его, что эту роль он исполнял бы вовсе не как «несчастная курица», а как «верный, умный, благородный сторожевой пес». Вильгельм II, как он сам часто говаривал Бюлову, больше всего хотел бы видеть своим канцлером не его, а Эйленбурга; однако же тот отговорился, ссылаясь на свои «изношенные» на службе у кайзера нервы (см. примеч. 64).

У Эйленбурга просматривается определенный политический идеал, в воплощении которого он даже порой имел успех, – он мечтал о власти за счет харизматического обаяния круга друзей, сплоченных вокруг кайзера и связанных друг с другом любовью и романтическими мечтами, – круга, способного преодолеть бесчувственную пустыню бюрократии и запутанность современной политики. Эйленбург был дружен с Якобом фон Икскюлем, автором понятия «окружающая среда» (Umwelt),

и перенял от него точку зрения, что каждое живое существо нуждается в подходящей окружающей среде и, не нарушая объективность мира, производит собственную окружающую среду. Такое мировоззрение одарило его «чувством безграничной свободы». Действительно, долгое время у него получалось создавать вокруг себя человеческое окружение, заcлонявшее собой неприятные черты внешнего мира. Гарден в 1906 году смеялся над высокопоставленными друзьями Эйленбурга: «Исключительно хорошие люди. Музыкальны, поэтичны, спиритичны […] и в обхождении своем отмечены […] трогательным дружелюбием». Гольштейн, неприступный и замкнутый холостяк со своей «почти ужасной трезвостью» казался в этом кругу злым гномом Альберихом[193], власть которого зиждилась на том, что он был недоступен для любви (см. примеч. 65).

Политика дружеского круга функционировала лучше всего, когда дружба не подвергалась испытанию на прочность. Но идеалы дружбы Эйленбурга становились опасны, если на них пытались опираться во внешней политике, где не существовало продолжительной дружбы в интимном смысле. Тесное родство с русским царем и английским королевским домом позволило Вильгельму II увлечься иллюзией, что и отношения Германии с ее могущественными соседями можно регулировать в стиле личной дружбы. Эта иллюзия усугубила неспособность Германии наладить стабильные доверительные отношения хотя бы с одной из этих мировых держав. Кайзер постоянно вкладывал в отношения с Англией и Россией слишком много эмоций и впадал в ярость и разочарование всякий раз, когда отношения не оправдывали его ожиданий. «Мы с Ники простились как близкие друзья, нежно любящие и полностью доверяющие друг другу», – писал он в 1897 году Фили (Эйленбургу) о своем визите к русскому царю. И тем сильнее был его гнев, когда «Ники» забывал о своих дружеских обязательствах (см. примеч. 66).