Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера

Созванная в 1906 году для решения Марокканского кризиса Алхесирасская конференция, когда кайзеровская Германия впервые ясно почувствовала свою международную изоляцию и, несмотря на большие политические затраты, не приобрела в Марокко ни малейшего опорного пункта, означала первый большой провал вильгельмовской эйфории. После Алхесираса, писал Гарден, «нимб немецкой политики уже не имел прежней силы». «Чары тридцатилетних побед были разрушены». Летом 1905 года, когда русские союзники Франции были парализованы поражением в Японской войне, в Германии молниеносно распространилась идея военным путем вынудить Францию уступить часть колоний. Остроумная аристократка Рина, устами которой говорил Гарден в «Die Zukunft», при мысли «война!» сначала начинает плакать, но затем дрожит от воинственности. «Всеми нервами понимаешь», что сейчас нужна война, «такого удобного случая больше никогда не представится» (см. примеч. 70). Тогда впервые сформировался фронт сторонников жесткой линии, политики неприкрытой военной угрозы и готовности к войне, в то время как кайзер и рейхсканцлер отступили, когда военная перспектива стала конкретной. С этого момента упрек в слабых нервах вошел в постоянный арсенал политических дискуссий. В политике становилось все более опасным считаться «слабонервным».

Скандал вокруг Эйленбурга, дело «Daily Telegraph» и второй Марокканский кризис довершили отрезвление и укрепили жесткую линию. Для империалистов открытый мир превратился в закрытый, и взорвать его можно было теперь лишь актом насилия. Выжидательная политика «свободных рук» теперь воспринималась как неврастеническая нерешительность, а готовность к войне стала доказательством здоровья.

Вильгельмовская эйфория и прежде была подвержена припадкам разочарования и порождала тревожное состояние души. С самого начала особенно чувствительной помехой был Бисмарк со своими сторонниками. С психологической точки зрения отставка Бисмарка была тяжелым бременем вильгельмовской политики и главной причиной, почему кайзер так отчаянно нуждался в успехе. «Отцеубийство»[194] столь высокого стиля, тем более без ясных и убедительных оснований, можно было оправдать впоследствии лишь исключительными, блестящими деяниями. Невротические элементы вильгельмовской политики отчасти объяснялись призрачной битвой с тенью Бисмарка.

В 1894 году Эйленбург писал своему кайзеру, что победа над бисмаркианцами полностью окупила «вложенные силы». Потому что «продолжение борьбы и лавирования» нарушало бы «нервы и равновесие». В том же году он жалуется на «ведомую собственным адским ядом бисмарковскую фронду» – чувствуется его страх перед этой оппозицией. Еще в 1899 году он напоминал Вильгельму II о «беспримерно тяжелом времени» отставки Бисмарка, которое стоило ему «лучшей части его нервов»; и Вильгельм тоже давал понять, как больно ему вспоминать об этом. Бюлов в своей речи в рейхстаге 14 ноября 1906 года, той самой, когда он объявил, что «мы все» «в Германии стали слишком нервозны», заметил, что «догматизация князя Бисмарка» «стала у нас не только манией, но уже почти катастрофой». Как пишет Эрнст Екх, уход Бисмарка спровоцировал «трещину», которая прошла через «берлинское политическое общество и даже через внешнеполитическое ведомство», что надолго отравило общую атмосферу. Споры «за» или «против» Бисмарка разделили даже давних друзей. Вскоре наряду со старыми бисмаркианцами появились новые. Основанная Максимилианом Гарденом в 1892 году еженедельная «Die Zukunft» стала для сторонников Бисмарка в высшей степени привлекательным печатным органом, вдохнувшим в культ Бисмарка новые силы и молодость. В популярнейшей утопии того времени «Рембрандт как воспитатель» Юлиуса Лангбена, грезящей о будущем «сокровенном кайзере», «отмеченном скромностью и спокойствием», об уходе Бисмарка говорилось: «немцев бросит в жар, если призрак их величайшего за триста лет героя будет взирать на них вопрошающе и укоризненно» (см. примеч. 71).