Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Как о вопросе, относящемся к семантике, Эйхенбаум пишет о «„внутренней форме“ имен существительных в русском языке и, в связи с этим, об имени существительном, как особой форме мысли»; отметим попутно, что теорию внутренней формы слова, в отличие от внешней, определяемой родом, числом, падежом, впервые в русской науке выдвинул А. А. Потебня, к школе которого принадлежал и Овсянико-Куликовский. К «большому, широкому» вопросу о «внутренней форме слова» примыкает, по мысли Эйхенбаума, «меньший» – о «„бессубъективных“ предложениях», то есть о безличных и модальных конструкциях, не имеющих субъекта действия; ученый полагал, что «особенно интересно проследить их развитие в истории языка».

Поскольку интерес к литературе у Эйхенбаума явно преобладал, то совершенно очевидно, что фонетика и грамматические категории интересовали его прежде всего с точки зрения семантики, выражения ими определенного содержания и стиля: «Занятие языком – и не только синтаксисом, но и фонетикой, очень важны для углубления в стиль поэта. Ведь стиль создается именно чувством этой „внутренней формы“ в каждом слове. Поэтому для поэта слово – не знак, а знание». Очень точно и внятно Эйхенбаум сформулировал в этом письме Шахматову свое представление о методах филологического исследования, необходимых историку литературы: «Историк литературы должен быть филологом в прямом смысле – иначе он не сумеет подойти к самому материалу. Вот почему меня так заботит вопрос о том, как соединить работу историко-литературную с чисто филологической» (цит.: [Чудакова, Тоддес, 1987: 14]; см. также: [Робинсон, 1989: 90–91]).

Однако осуществление научных планов Эйхенбаума затруднялось необходимостью поиска постоянного заработка; известно, что с 1914 года он начал преподавать в петербургской гимназии Якова Гуревича. Как следует из письма, заработка от двадцати четырех уроков в школе не хватало. В результате продолжать работу, как отмечал Эйхенбаум, «почти не удается по недостатку времени». Такое положение заставило ученого упомянуть о возможности получения для него стипендии. Как можно понять из письма, по этому вопросу велись предварительные разговоры и, возможно, уже существовала некоторая договоренность. Вовлеченный в это дело декан историко-филологического факультета Ф. А. Браун (1862–1942), по-видимому, уже ждал от Шахматова соответствующего ходатайства, чтобы дать делу ход. Реакция Шахматова последовала незамедлительно, ученый вообще всегда отличался исключительным вниманием к подготовке молодых научных кадров, оказывая им всестороннюю поддержку, см. [Робинсон, 1985: 70–74; 1989: 86–92]. На обороте письма Эйхенбаума Шахматов составил два черновика ходатайств, одно – на имя Ф. А. Брауна, другое было адресовано профессору, члену Ученого комитета Министерства народного просвещения И. А. Шляпкину (1858–1918). Шахматов писал Брауну:

Отличные способ<ности> и широкое образ<ование> Эйхенбаума делают весьма желательным предоставление ему воз<можности> поработать в интер<есующей> его научной области.

В письме Шляпкину:

…меня очень радует, что нашелся наконец человек, заинтересовавшийся научным синтаксисом. Эйхенбаум уже много сделал в этой области, как вижу из бесед с ним, <нрзб.> он интересуется синтаксисом падежей и безличными предложениями. В силу этого я в факультете подам голос за Эйхенбаума и очень Вас прошу поддержать ход<атайство> в ф<акульте>те о наз<начении> ему стипендии. Без нее ему не выбиться при 24 уроках в неделю.

Хлопоты Шахматова и его коллег возымели успех. Уже в следующем письме, от 27 сентября 1916 года, Эйхенбаум, наряду с обсуждением научных проблем, «еще раз» благодарил Шахматова за поддержку в деле получения стипендии.

Какие же научные вопросы «еще раз письменно» хотел задать Шахматову Эйхенбаум? Они касались проблемы генезиса грамматической категории рода; изложенные им положения соответствовали представлениям науки своего времени и, кстати, разделяются современной лингвистикой: