Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание

Встретил Эйхенбаума в Финотделе. Ему совсем худо. Он произнес в Филармонии речь о Есенине – очень не понравившуюся начальству. Ждет теперь за это неприятностей. Ко мне он ласков и внимателен, а я чувствую себя так, будто у меня за пазухой камень [Там же: 269].

Но все же статья «Формалист о Некрасове» появилась в печати. В ней Чуковский писал о грубых ошибках Эйхенбаума в его статье «Некрасов», помещенной в журнале «Начала» и перепечатанной в сборнике статей Эйхенбаума «Сквозь литературу», см. [Эйхенбаум, 1922; 1924: 233–279]. Например, Эйхенбаум, опираясь на воспоминания Н. А. Островской, писал, что поэма «Саша» есть стихотворное переложение «Рудина», а Чуковский, который несравненно лучше владел биографическим материалом, касающимся Некрасова, в ответ заметил, что Некрасов окончил поэму «Саша» раньше, чем был начат роман «Рудин» (сейчас принято считать, что оба произведения создавались одновременно). Научность подхода не спасла Эйхенбаума от ошибок, и Чуковский терпеливо перечислил их в своей статье.

Тем не менее Эйхенбаум без изменений включил статью о Некрасове в свой сборник «Литература» 1927 года, где остались обращенные в адрес Чуковского слова:

Пора показать, что Некрасов – сложная и живая историко-литературная проблема, для уяснения которой, несмотря на существование всяких специалистов, облюбовавших себе эту «легкую тему», сделано очень мало.

Некрасов – тема, ставшая в наше время принципиально-важной. Под «нашим временем» я разумею в данном случае революцию не политическую, а научную – борьбу за создание новой системы понятий и методов для историко-литературного анализа, борьбу за построение поэтики и, тем самым, истории литературы.

До сих пор принято думать, что у Некрасова – «слабая форма», что в его поэзии – «дело не в форме» и что потому так называемым «эстетам» с ним делать нечего. Эти мнения свидетельствуют только о дурном эстетизме тех, кто их высказывает, о примитивности их вкуса и об ограниченности их представлений об искусстве [Эйхенбаум, 1927: 77].

Были в книге и прямые выпады, но в целом было очевидно, что творчество Некрасова Чуковский знает много лучше, а в области стиховедения увереннее чувствует себя Эйхенбаум.

Полемика не получалась и еще по одной причине: к этому времени формализм уже искоренялся широким фронтом, и потому Чуковский решил не продолжать спор с формалистами. Готовя в 1930 году переиздание книги «Некрасов» под заглавием «Рассказы о Некрасове», он исключил главу «Формалист о Некрасове».

В марте 1934 года в «Литературной газете» помещена статья Мих. Корнева «Ранний Толстой и „социология“ Эйхенбаума», изобиловавшая политическими обвинениями в адрес ученого, взгляды которого, по мнению автора, «ярко выражают активизацию формализма в советском литературоведении и его скрытую замаскированную борьбу против марксистской критики» [Корнев, 1934]. В этих условиях никакие научные споры были невозможны.

В качестве эпилога полемики приведем малоизвестный эпизод, описанный в дневнике Чуковского о заседании, которое могло бы стать возрождением формализма. Происходило оно 14 ноября 1934 года на квартире академика Кржижановского, у которого остановился Л. Каменев: