Эра смерти. Эра империи

– Тогда позволь сказать кое-что, что тебе поможет. Я дам тебе обещание. – Он наклонился и прошептал, словно боясь, что кто-то может услышать: – Клянусь, что в ту холодную ночь, когда он будет плакать один в канаве, я буду там. – Он сжал ее руку, и женщина поняла, что он со всей серьезностью дает торжественную клятву. – Когда мир отвернется от него, я подберу его и отнесу в безопасное место, и присмотрю за этим ребенком, когда ему придется столкнуться с невыносимыми ужасами жизни. Я сделаю это ради тебя, чтобы благодаря его силе на престол мира однажды взошла женщина, очень похожая на тебя. Она будет править мудро и чутко, и это изменит все.

Персефона потерла больную грудь.

– Тот, о ком ты говоришь, человек из канавы, который спасет мир, будет ли он таким же храбрым, как Мойя, и верным, как Гиффорд? Будет ли он бескорыстным, как Рэйт и Сури, и умным, как Брин и Роан? Наверняка он должен обладать всеми эти качествами, раз его ждет успех там, где они потерпели неудачу?

Малькольм насупился и посмотрел себе под ноги.

– В чем дело, Малькольм? Скажи мне правду.

Он нахмурился и покачал головой:

– Нет. Тот, о ком я говорю, не будет великим. Он будет ужасным человеком, недоверчивым, жестоким, полным ненависти убийцей.

Персефона изумленно уставилась на него:

– Но как… Не понимаю. Как такой человек может сделать мир лучше?

Малькольм резко вскинул голову, словно получил пощечину. Казалось, ему мучительно больно. В его глазах – глазах, которые были глубже человеческих – Персефона видела боль и страдание. Он отвернулся, посмотрел на горизонт. По щеке его скатилась слеза.

Затем он устало вздохнул.

– Потому что я надеюсь, что прощение заслужить может кто угодно. Кто угодно может исправить ошибки прошлого, – едва слышно сказал он и снова вздохнул. – Я верю, что это правда. Я должен

.

Малькольм отпустил ее руку, встал и направился к двери.

– Малькольм! – остановила его она. Он обернулся. – Как все-таки назовут город? Говоришь, не Нифронронией, а мы оба знаем, что ты видишь будущее. Тогда как? Сомневаюсь, что смогу пойти на церемонию посвящения. Прошу тебя, скажи мне, как Нифрон назовет его?

Задумавшись на мгновение, Малькольм ответил:

– Персепликвис.

– Персеп… город Персефоны? – Потрясенная, она уставилась на него: – Но… но почему?

Он ответил последней грустной улыбкой:

– В память о тебе.

Мьюриэл знала, кто стучится в дверь ее скромной хижины, еще до того, как открыла. До того, как услышала стук. Знала много часов назад, но все равно вынудила его постучать, решив, что ожидание пойдет ему на пользу. Она могла бы заварить чай, выставить вино. Случай был настолько редкий, что угощение пришлось бы к месту. Но ничего этого она делать не стала. Так встречают только друзей, а эта встреча не обещала быть ни приятной, ни сердечной.

Мьюриэл зашивала мешок с гусиными перьями, с пухом, собранным с грудок сотен водоплавающих птиц. Из этого вышла бы замечательная подушка, но пока пришлось отложить работу. Она встала с табурета и открыла дверь.

Много столетий она не видела его во плоти. Даже не попыталась подслушать или подглядеть за ним. Она могла это сделать – и поначалу делала. Не то чтобы он интересовал ее сам по себе. Мьюриэл просто хотела убедиться, что он оставит ее

в покое. Он обещал держаться подальше, но ведь он постоянно врал. Однако до недавнего времени она ни разу не замечала, чтобы он за ней шпионил. В этом заключалась первая складка на идеальном полотне ее кровати. В ее сознании отец разрушил не только ее жизнь, но и весь мир. Она не ожидала, что он и впрямь оставит ее в покое, но он это сделал. То, что он проявил уважение к ее личной жизни, поразило ее не меньше, чем поразил бы вид дождя, падающего вверх. Второй морщинкой стало то, что он отправил ей ключ. Мьюриэл предпочитала спать на гладкой, скромной постели. Складки были не просто неприглядными, но и неудобными.

Внешне он совсем не изменился. Не мог. Они оба никогда не менялись, по крайней мере с виду. Он мог бы обрезать или отрастить волосы, но не стал. Правда, одежду сменил. В последний раз она видела его при полном параде: в великолепном одеянии, переливающемся разными цветами, в алой мантии, которая жила собственной жизнью и ласково обнимала его, и, конечно же, в Короне Света. Ничего из этого на нем сейчас не было. В дверях перед ней стоял человек в покрытой пятнами шерстяной тунике с закатанными по локоть рукавами. Тесемки спереди были развязаны, оголяя блестевшую от пота ключицу. Штаны он закатал до колен, но они все равно намокли; волоски на икрах липли к влажной коже.

Он перешел пролив вброд. Он действительно пришел сюда пешком. Небось надеется произвести на меня впечатление.

На плече у него лежало грубое копье, к которому была привязана сумка.

Не сумка, другая рубаха.

В ней лежала провизия. На ткани проступали красновато-синие пятна ягод.

– Я не собираюсь тебя прощать, – вместо приветствия сказала она.