Есенин в быту

Через несколько дней тот же И. В. Грузинов записывал: «Угол Тверской и Триумфальной-Садовой. Пивная. Тусклый день. Два-три посетителя. На полу окурки, сырые опилки. Искусственные пальмы. На столиках бумажные цветы. Половые в серых рубахах. У каждого на левой руке грязноватая салфетка».

Словом, не «Метрополь» и не гостиница «Люкс». Так что же привело туда нашего героя и его друзей – Грузинова и А. М. Сахарова? Сергею Александровичу не терпелось познакомить их с новой поэмой «Гуляй поле», посвящённой Гражданской войне:

Страшный год,Год восемнадцатый.Тогда маячил пулемётЧуть не на каждом плоскогорьи,И каждое почти селоС другим селом войну вело.Здесь в схватках, зверски оголтелых,Рубили красных, били белых

За провиантовый грабёж,За то, чтоб не топтали рожь.

* * *

Крестьяне! Да какое ж делоКрестьянам в мире до войны.Им только б поле их шумело,Чтобы хозяйство было цело,Как благоденствие страны.Народ невинный, добродушный,Он всякой власти непослушный,Он знает то, что город – плут,

Где даром пьют, где даром жрут,Куда весь хлеб его везут,Расправой всякою грозя,Ему не давши ни гвоздя.

Кончив читать, Сергей Александрович с детским задором заявил Грузинову:

– Что мне литература? Я учусь слову в кабаках и ночных чайных. Везде. На улицах. В толпе.

Показывая на Сахарова:

– Вот этот человек сделал для меня много. Очень много. Он прекрасно знает русский язык.

Снова, обращаясь к Грузинову:

– Я ломаю себя. Давай мне любую теорию. Я напишу стихи по любой теории. Я ломаю себя.

Пивная работала до двух часов ночи, и приятели не спешили покинуть неприглядное заведение – ждали выступление Марии Артамоновой. Но вот зазвучала «Венгерка». «Из-за кулис, уже танцуя, появляется пленительная цыганка. Её движения плавны, чётки. В линиях вытянутых рук что-то индийское или египетское, каждый жест запоминается. Вся она полна обаяния, всё в ней берёт в полон».

Есенин был поклонником таланта Артамоновой и бывал у неё. Мария жила в Петровском парке, в бывшей даче коннозаводчика Телегина. Цыганка танцевала для Сергея Александровича, а он читал ей стихи и называл Мариулой.

«Это же государство в государстве». 7 сентября Есенин приехал в Баку. В гостинице сразу встретился со старым приятелем Яковом Блюмкиным. И сразу между ними возник конфликт с угрозой оружием. Конфликт был нешуточный, а опасность вполне реальной.

Вот как описывал А. Кацура этого «героя» в книге «В погоне за белым листом» (М., 2000): «Яков Блюмкин, кожаная тужурка, револьвер в кармане, затуманенный кокаином взор. Однажды в табачном дыму достал он из кармана пачку белых бумажек и сказал с философской неторопливостью:

– Что есть человеческая жизнь? Дым и тлен. Какова цена? Вот она вся! – И он показал присутствующим бумаги, подняв их над головой.

Это были бланки на расстрел, заранее подписанные председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии.

– Подписано самим Дзержинским? – спросил Осип Мандельштам, поймав взгляд чекиста. – Не верю.

– То есть как? – изумился Блюмкин. – Кому это ты не веришь?

– Тебе, – спокойно отвечал Мандельштам. – Дай взглянуть, тогда поверю.

– Держи. – И царственным жестом чекист протянул поэту всю пачку бумаг.

Сделав вид, что внимательно рассматривает бланки, Мандельштам вдруг остервенело начал рвать их на клочки. Обрывки с лёгким шуршанием падали на пол, а в кафе всё замерло. Блюм-кин достал револьвер.

– Сегодня ты будешь первым, кого я впишу в эту бумагу. У меня ещё кое-что найдётся».

Дело происходило в литературном кафе. Все там знали друг друга, знали и Блюмкина, любителя поэзии. Поэтому кто-то решился выбить револьвер из его рук. Другие стали уговаривать Якова не горячиться: Мандельштам, мол, не от мира сего и вообще тронутый. Уговорили.

У Есенина защитников не было, и он счёл благоразумнее скрыться: в этот же день уехал в Тифлис. На юге (Баку, Тифлис, Батуми) Сергей Александрович прожил полгода, останавливаясь в основном у друзей. 13 сентября написал стихотворение «На Кавказе», в котором объяснял причины, понудившие его расстаться с Москвой:

Они[70] бежали от враговИ от друзей сюда бежали,Чтоб только слышать звон шаговДа видеть с гор глухие дали.И я от тех же зол и бедБежал, навек простясь с богемой,Зане[71] созрел во мне поэтС большой эпическою темой.