Есенин в быту

– Хорошие, только грустные. Но всё же ты не Пушкин.

Пристали к берегу. Расплатившись с Мамедом, Сергей Александрович и Болдовкин пошли в «Поплавок». Порядком «нагрузившись», Есенин признал:

– А Мамед прав, я ещё не Пушкин.

В мае Сергей Александрович жил у П. И. Чагина. Высокое положение Петра Ивановича не смущало поэта. Приходил он поздно вечером, а то и ночью, иногда в сильном подпитии.

– Он очень извинялся, что задержался с друзьями, – вспоминал Болдовкин. – В этом состоянии он внушал себе необходимость поездки в Персию и много фантазировал. В нетрезвом виде энергии в нём прибавлялось. Он не мог сидеть на месте, его что-то и куда-то влекло, он не терпел никаких возражений, много спорил, а порой просто буйствовал. По утрам он не раз раскаивался, что «переложил», извинялся. Его виноватая улыбка мгновенно подкупала, и всё как будто продолжалось по-хорошему.

С 9 по 17 мая Есенин лежал в бакинской больнице – сильно простыл. После выписки его видел А. К. Воронский, приехавший в Баку с труппой Московского художественного театра. Александр Константинович оставил описание внешности Сергея Александровича, которое говорит о физическом угасании великого поэта:

«Вид у Есенина был совсем не московский: по дороге в Баку в вагоне у него украли верхнее платье, и он ходил в обтрёпанном с чужих плеч пальтишке. Ботинки были неуклюжие, длинные, нечищеные, может быть, тоже с чужих ног. Он уже не завивался и не пудрился.

Жил он у товарища Чагина, следившего за его лечением, но показался в те дни одиноким, заброшенным, случайным гостем, неведомо зачем и почему очутившимся в этом городе нефти, копоти и пыли. Мы расстались на набережной. Есенин рассеянно улыбался и мял в руках шляпу. Пальтишко распахнулось и неуклюже свисало, веки были воспалены. Он простудился, кашлял, говорил надсадным шёпотом и запахивал то и дело шею чёрным шарфом. Вся фигура его казалась обречённой и совсем ненужной здесь. Впервые я остро почувствовал, что жить ему недолго».

…Пребывание Сергея Александровича в доме П. И. Чагина не осталось без последствий. Пётр Иванович, истовый партиец, хотел приобщить Есенина к строительству индустриальной мощи страны, и это ему в какой-то мере удалось. Накануне отъезда из Баку Сергей Александрович опубликовал стихотворение «Неуютная жидкая лунность…», в котором провозгласил отход от старой, дедовской деревни:

Равнодушен я стал к лачугам,

И очажный огонь мне не мил,Даже яблонь весеннюю вьюгуЯ за бедность полей разлюбил.Мне теперь по душе иное.И в чахоточном свете луны

Через каменное и стальноеВижу мощь я родной стороны.

…28 мая Есенин был уже в Москве. В Брюсовский не поехал, так как перед отъездом в Баку написал Бениславской записку следующего содержания: «Милая Галя! Вы мне близки как друг. Но я Вас нисколько не люблю как женщину» (6, 207). По свидетельству Кати, старшей сестры Есенина, он говорил это и раньше.

– Галя, Вы очень хорошая, Вы самый близкий, самый лучший друг мне, но я не люблю Вас как женщину. Вам надо было родиться мужчиной. У Вас мужской характер и мужское мышление.

Длинные ресницы Гали на минуту закрывали глаза, и потом, улыбнувшись, она говорила:

– Сергей Александрович, я не посягаю на Вашу свободу, и нечего Вам беспокоиться.

Самоотверженная женщина, решившая посвятить свою жизнь великому поэту, знала о многих скоропалительных «любовях» своего друга и особо не волновалась, уверенная в том, что он не отважится оставить её – нелюбимую, но любящую и радеющую о нём. Но, захваченный идеей сближения с внучкой самого Льва Толстого, Есенин решился. Он забрал часть своих чемоданов от Бениславской и перевёз их к В. Ф. Наседкину, жениху сестры.

Василий Фёдорович жил в меблированных комнатах Романова, на углу Малой Бронной и Тверского бульвара (Тверской бульвар, 7, комната 18). Единственное окно в узкой длинной комнате выходило во двор, обнесённый высокой каменной стеной. Солнце никогда не заглядывало в эту комнату, и даже короткое пребывание в ней наводило тоску. Меблировка была убогой: стол, кровать, два стула и диван с выскочившими пружинами. Этот диван был предоставлен Сергею Александровичу.

Но в следующую ночь Есенин ночевал уже у Толстой. 1 июня Сергей Александрович принёс ей четвёртый номер журнала «Красная новь». В нём была напечатана поэма «Анна Снегина». Сергей Александрович прочитал её будущей супруге. «Я сидела не шелохнувшись, – вспоминала Софья Андреевна. – Как он читал! А когда кончил, передавая журнал, сказал, улыбаясь:

– Это тебе за твоё терпение и за то, что ты хорошо слушала[75].

Я открыла журнал. На странице, где поэма кончалась, вверху рукой Есенина было написано: «Милой Соне. С. Есенин. 1 июня 25. Москва».