Есенин в быту

Мариенгоф в это время ухаживал за актрисой Камерного театра Некритиной, которая была очарована «босоножкой»: «Дункан была удивительной, интеллигентной женщиной! Она прекрасно понимала, что для Серёжи она представляет страстное увлечение и ничего больше, что его подлинная жизнь лежит где-то отдельно. Когда бы они ни приходили к нам, она усаживалась на нашу разломанную тахту и говорила:

– Вот это нечто настоящее, здесь настоящая любовь!»

Но очень скоро начались регулярные «прогулки» Есенина с Пречистенки в Богословский переулок и обратно. Сергей Александрович приходил с небольшим свёртком сменного белья и объявлял:

– Окончательно! Так ей и сказал: Изадора, адью!

Мариенгоф и Некритина улыбались: знали, что решительности их друга надолго не хватит. Часа через два после появления Есенина приходил швейцар с письмом Дункан, за ним – секретарь Изадоры И. И. Шнейдер, а к вечеру – она сама.

У неё, как вспоминал Мариенгоф, были по-детски припухшие губки, а на голубых фаянсовых блюдечках глаз сверкали капельки слёз. Она опускалась перед супругом на колени и обнимала его ноги, рассыпая по ним красную медь волос, взывала:

– Ангел!

Есенин хлестал её отборным матом, не стесняясь жены Мариенгофа. Дункан не отступала и ласково твердила одно:

– Сергей Александрович, «лублю» тебя.

Кончались эти сцены каждый раз одним и тем же:

– Анатолий, дай мой свёрток, – говорил Сергей Александрович Мариенгофу.

В доме Балашовой начались сцены, хотя временами Есенин ещё бурно проявлял свои чувства к Дункан: ни на минуту не оставлял её одну, ловил каждый её взгляд. Но всё чаще дерзил и «поливал» отборной бранью, стал распускать руки, дворец превратил в кабак с постоянными пьянками с «друзьями». Айседора страдала, но всё прощала поэту, в стихах которого звучала музыка.

Разочаровавшись в «любимой», Есенин бесцеремонно оставлял её, но с Дункан вышло иначе, ибо их соединила не только постель – это были родственные натуры. Оба страдали от духовного одиночества. Оба отличались редкой широтой, душевной щедростью и… мотовством. Оба искали то, чего в мире нет, строили в своём воображении воздушные замки. Есенин в кровавой действительности революции и Гражданской войны пытался найти свою Инонию[51]. Дункан, в пошлом мире буржуазной Европы, жила образами античной Греции.

И главное: оба жертвовали земным благополучием ради искусства, вне которого не мыслили своей жизни. Как-то в разговоре с Е. А. Устиновой Есенин назвал себя «божьей дудкой». Елизавета Алексеевна спросила, что это значит.

– Это когда человек тратит из своей сокровищницы и не пополняет. Пополнить ему нечем и не интересно. И я такой же, – пояснил Сергей Александрович.

«И потянулись два мечтателя, – пишут Куняевы, – друг к другу не столько как мужчина и женщина, сколько два человека схожего душевного склада. Каждый из них ценил друг в друге нечто высшее, чем собственно мужское и женское. И с его, и с её стороны в большей степени преобладала любовь к образу, созданному в реальной жизни каждым из них, чем к конкретному человеку. А чем сильнее подобная тяга в начале, тем кратковременнее союз и страшнее последующий разрыв».

По своему жизненному опыту Дункан понимала это. Чтобы отвлечь любимого от душевного разлада и сомнительных друзей, она решила увезти Есенина за границу и показать ему мир. Сергею Александровичу идея Айседоры понравилась возможностью показать себя и покорить мир, о чём он конкретно говорил Мариенгофу:

– В конце концов я еду за границу не для того, чтобы бесцельно шляться по Лондону и Парижу, а для того, чтобы завоевать…

– Кого завоевать, Серёжа?

– Европу! Понимаешь? Прежде всего я должен завоевать Европу, а потом…

В разговоре с Шершеневичем Сергей Александрович был скромнее – радел не о себе, а о всех писателях-современниках:

– Я еду на Запад, чтобы показать Западу, что такое русский поэт.

Этим заявлением Есенин как бы подтверждал верность цели, которую имажинисты провозгласили в своём манифесте в сентябре 1921 года: «Мы категорически отрицаем какую-либо зависимость от формальных достижений Запада, и мы не только не собираемся признавать их превосходство в какой-либо мере, а мы упорно готовим большое выступление на старую культуру Европы».

Перед отъездом за границу Есенин развёлся с Зинаидой Райх и оформил брак с Айседорой. Эти события послужили поводом для очередного запоя, о чём он писал 5 мая Н. А. Клюеву: «Очень уж я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издёрганным, так что и боюсь тебе даже писать, чтобы как-нибудь беспричинно не сделать больно».

Запой запоем, но выкроил время, чтобы проститься с Н. Вольпин, связи с которой не порывал. При встрече с ней в кафе «Стойло Пегаса» сообщил, что уезжает в далёкие края, и спросил:

– Будешь меня ждать?

Вопрос был риторический, поэтому ответил на него сам:

– Знаю, будешь!