Есенин в быту

После дня рождения поэта свидания с ним становились всё реже и реже – Есенин заметно поостыл, да и дела у него шли неважно (болезнь, травля в прессе по так называемому «делу четырёх поэтов»). Встретились случайно на улице в середине декабря. Вместо приветствия Сергей Александрович сказал:

– Прожил с вами уже всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение.

И тихо прочитал его:

Вечер чёрные брови насопил.Чьи-то кони стоят у двора.Не вчера ли я молодость пропил?Разлюбил ли тебя не вчера?Не храпи, запоздалая тройка!Наша жизнь пронеслась без следа.Может, завтра больничная койкаУпокоит меня навсегда.

Может, завтра совсем по-другомуЯ уйду, исцелённый навек,Слушать песни дождей и черёмух,Чем здоровый живёт человек.Позабуду я мрачные силы,Что терзали меня, губя.Облик ласковый! Облик милый!Лишь одну не забуду тебя.Пусть я буду любить другую,Но и с нею, с любимой, с другой,Расскажу про тебя, дорогую,Что когда-то я звал дорогой.

– Это было похоже на прощание, – прокомментировала смысл стихотворения Миклашевская.

Не прошло и трёх месяцев со дня знакомства Есенина с Ав-густой, уже – прощание с ней! Не слишком сильными были и чувства Миклашевской. При передаче ей стихотворения «Вечер чёрные брови насопил…» Сергей Александрович сказал, что ложится в больницу, и просил навестить его. Не пришла.

31 декабря, при встрече 1924 года, Августа была в гостях и познакомилась там с А. Дункан. И эта удивительная женщина, безжалостно оставленная поэтом, заявила ей:

– Есенин в больнице, вы должны носить ему фрукты и цветы!

Сама Айседора носила и не преминула уколоть Миклашевскую:

– Вся Европа знает, что Есенин был мой муж и вдруг – первый раз запел про любоф – вам, нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: «Ты такая простая, как все…» – это вам!

Дункан по-прежнему любила поэта, по-прежнему страдала. Не хотела уходить из гостей, говоря:

– Я не хочу уходить, мне некуда уходить… У меня никого нет… Я одна…

…С декабря 1923 года до апреля 1924-го Есенин кочевал по больницам, потом ездил в Ленинград и в Константиново, а в сентябре уехал в Баку. Длительными поездками был насыщен и следующий год. Словом, встретилась Миклашевская со своим трубадуром только 3 октября 1925 года.

«Меня разбудили в восемь часов утра, – вспоминала Августа. – Пришёл Есенин. Он стоял бледный, похудевший.

– Сегодня день моего рождения. Вспомнил этот день прошлого года и пришёл к вам… поздравить… Меня посылают в Италию. Поедемте со мной. Я поеду, если вы поедете[61].

Вид у него был измученный, больной. Голос хриплый. Мы шли по улице, и у нас был нелепый вид. У него на затылке цилиндр, на одной руке – лайковая перчатка, и я – с непокрытой головой, в накинутом на халат пальто, в туфлях на босу ногу. Но он перехитрил меня. Довёл до цветочного магазина, купил огромную корзину хризантем и отвёз домой.

– Извините за шум. – И ушёл неизвестно куда».

За месяц до этой встречи в газете «Бакинский рабочий» было опубликовано следующее стихотворение Есенина:

Я помню, любимая, помнюСиянье твоих волос.Не радостно и не легко мнеПокинуть тебя привелось.Я помню осенние ночи,Берёзовый шорох теней,Пусть дни тогда были короче,Луна нам светила длинней.Я помню, ты мне говорила:

«Пройдут голубые года,И ты позабудешь, мой милый,С другою меня навсегда».Сегодня цветущая липаНапомнила чувствам опять,Как нежно тогда я сыпалЦветы на кудрявую прядь.И сердце, остыть не готовясь,И грустно другую любя.Как будто любимую повесть,С другой вспоминает тебя.

С. А. Толстая говорила, что в рукописи стихотворения имелось посвящение: «Августе Леонидовне Миклашевской». Но 3 октября Есенин не упомянул ни о посвящении, ни о самом стихотворении. Почему? Не хотел бередить старые раны? Значит, его чувства к Августе, при всей их сумбурности и непостоянстве, были всё же не так мимолётны, не так преходящи, как казалось многим. И не прав А. Мариенгоф, утверждавший: