Есенин в быту

Вся Россия – пустое место.Вся Россия – лишь ветер да снег.Этот отзыв ни резкий, ни чёрствый.Знают все, что до наших лбовМужики караулили вёрстыВместо пегих дорожных столбов.Здесь все дохли в холере и оспе.Не страна, а сплошной бивуак.Для одних – золотые россыпи,Для других – непроглядный мрак.

Чарин согласен с мнением начальника и полагает:

Что республика наша – bluff[60],Мы не лучшее, друг мой, дерьмо.

Но Рассветов оптимист, он уверен, что ещё не всё потеряно и есть средство удержать власть большевиков и навести порядок в стране:

Подождите!Лишь только клизмуМы поставим стальную стране,Вот тогда и конец бандитизму,Вот тогда и конец резне.

То есть метод умиротворения России тот же, что и у Троцкого: превратить её в страну белых негров.

Равнодушен к человеку и противник большевиков Номах. На уговоры Замарашкина, перешедшего на его сторону, оставить разбой, пожалеть людей, он заявляет:

Что другие?Свора голодных нищих.Им всё равно…В этом мире немытомДушу человеческуюУхорашивают рублём,И если преступно здесь быть бандитом,То не более преступно,Чем быть королём…

Словом, хороши и те, и другие – и большевики, и их противники. Есенин понимал, что напечатать поэму будет трудно, так как уже имел такой опыт (в 1920 году издательства отклонили три его сборника: «Звёздное стойло», «Телец» и «О земле русской, о чудесном госте»). Поэтому он старался ознакомить с фрагментами поэмы интеллигенцию Западной Европы и Америки и читал её в следующих аудиториях: 1 июня 1922 года в Берлине на литературном вечере под названием «Нам хочется Вам нежно сказать»; в ночь с 27 на 28 февраля 1923 года в Нью-Йорке на вечере у еврейского поэта Мани-Лейба; 29 марта 1923 года в Берлине в Klindworth-Scharwenka-Saal.

В Москве впервые Есенин читал поэму «Страна негодяев» 21 августа, то есть через восемнадцать дней после возвращения из заграницы. Чтение проходило в Политехническом музее, затем в более узких кругах: на квартире издательского работника Д. К. Богомольского, в кафе «Стойло Пегаса» и в других местах.

Издательства не спешили с публикацией поэмы (при жизни поэта она так и не была издана полностью), зато власть предержащие отреагировали оперативно: 20 октября Есенин и трое его друзей были арестованы и обвинены в антисемитизме. Обвинение для того времени очень серьёзное.

«Могла быть спутницей поэта».

После возвращения Есенина и Дункан в Россию вместе они прожили только двенадцать дней (с 3 по 14 августа). Этот короткий промежуток времени был заполнен ссорами и бегствами Сергея Александровича из дома. Он чувствовал себя свободным человеком. Журналист С. Б. Борисов писал об одной из августовских встреч с поэтом:

«Летом я встретил Есенина на Тверской в обществе элегантной дамы. Знакомя меня, он сказал:

– Я её крыл.

Дама, красная, как помидор, крутила зонтик. Чтобы выйти из замешательства, я начал говорить о каких-то делах.

Сергей бесцеремонно подал даме руку, поцеловал и сказал:

– Ну, до свидания… Завтра приходите.

Когда дама ушла, я начал ему выговаривать.

– А ну их к чёрту, – ответил так, или ещё резче, Сергей, – после них я так себя пусто чувствую, гадко».

…В эти августовские дни, выражаясь языком поэта, он крыл и Наденьку Вольпин (12 мая следующего года она родила сына Сашу, будущего математика и диссидента). Уезжая за границу, Сергей Александрович приказал Наде ждать его. Тогда она писала в дневнике: «Я в мыслях осудила Сергея за эту его попытку оставить меня за собой ожидающую, чтобы и после продолжать мучительство».

Женщины всё прощали замечательному поэту, а он забавлялся тем, что стравливал их друг с другом. Б. Т. Грибанов, автор книги «Женщины, которые любили Есенина», приводит такой пример:

«Как-то в сентябре Есенин с Надей Вольпин шли по Тверской и встретили Галю Бениславскую. Есенин подхватил и её, они втроём зашли в кафе Филиппова. Есенин стал жаловаться на боли в правом подреберье.

– Врач, – сказал он – грозит гибелью, если не брошу пить!

Надя не удержалась, чтобы не пошутить:

– Белая горячка всё-таки почтенней, чем аппендицит. Приличней загнуться с перепоя, чем с пережора.

Бениславская набросилась на острячку:

– Вот такие, как вы, его и спаивают».

Есенин с видимым удовольствием наблюдал за перебранкой своих пассий.

Вольпин любила поэта, но понимала, что стать для него единственной невозможно, и называла его безлюбым нарциссом. Сам Сергей Александрович признавался:

– Я с холодком.