И ощутилось, будто лопнул в душе сосуд страха и вся боязнь вытекает прочь; и увиделись, как будто рядом, молодая мама, плачущая, узнав про Ноэми, и воспитательница детского садика... и только что убитый Гай, и спасённый на реке Жюль, и почему-то ещё маленький сын кассирши Ализы; а потом их окутало неким космическим облаком... белым, млечным... словно Млечный Путь... но есть вообще-то иная галактика, по ассоциации мелькнуло в его сознании; она называется чьими-то там, не припоминалось чьими, "облаками"... а сквозь "облако" прорезалась тьма, отделяемая кровоточащим рубцом... вновь этот образ, явившийся ему в ночь, когда он думал о том, что впервые умертвил живую плоть... И там, в той тьме, было нечто "живое по-иному"... нечто вроде беспощадных и не пощажённых "пришельцев" из американского рассказа... И Мишель почувствовал, словно бы и его окутало млечно-уютным, укрывающим от страха облаком... Они оба - он и тёмно-рыжий Алекс, - вскочили и, чуть пригибаясь, начали прицельную стрельбу по страшному грузовику; и Мишель чувствовал, что страх не исчез, но, давя и сжимая, всё же не захватывает его, не отнимает способности думать, всматриваться, целиться... И стрелял Алекс бок о бок с ним, и стреляли остальные...
Но внезапно ногу над левым коленом охватило дикой болью, нога словно превратилась в огромный зуб, который сверлят без наркоза... И в тот же самый миг он увидел, как грузовик, выезжавший из села, с диким, под стать той боли в ноге, ужасающим грохотом выметнул из себя древо пламени... и, взметённый стволом этого древа, раскололся и исчез в огненной кроне... а крона эта через мгновение разрослась чуть ли не впятеро и пожрала всё, что было вблизи от машины-бомбы... кажется, несколько жилых строений...
Волна боли опала затем, но только чуть-чуть... Он, упав, гулко и надрывно простонал, он неосознанно стремился хоть чем-то заглушить эту боль. И в то же время не мог оторвать взгляда от царственно пирующего огня. Ибо сейчас нечто СВЕРШИЛОСЬ для него. Этот взрыв был похож на воображаемый им с неполных шести лет... воображаемый, но въяве не полыхнувший, чтобы уничтожить исчадия, ехавшие в ТУ ночь убивать... убивать Ноэми, её родителей, их соседей... в ту ночь, спалившую рай его детства и выжегшую на душе его рубец... рубец, не подобный ли звезде, как заалевший в его сказании на челе Тетрарха-Избавителя?..
Откуда-то сбоку прозвучал голос командира роты - остановиться, не продвигаться дальше... Но Мишель в любом случае не мог сдвинуться, и нога словно "сокращалась", боль чуть разжимала захват и опять впивалась... Звуки и образы вокруг помутнели, он не вполне уже улавливал слова Алекса, плеснувшего ему в лицо водой из фляги, а потом осторожно прижавшего горлышко этой фляги к его губам... Кто-то поблизости вроде бы сказал "носилки надо" - и затем сознание смерклось...
Очнулся он уже в медпункте. Очнулся не сумеречно, а по-настоящему; всё произошедшее предстало перед ним живо и настойчиво... Удивился, что сильной боли не чувствует; лёжа скосив глаза, увидел раненую ногу, чуть согнутую, в тугих и громоздких бинтах, уложенную на что-то мягкое. "Сейчас в больницу поедешь, всё с тобой нормально, товарищ" - сказал ему кто-то увидевший, что он открыл глаза. Приподняли голову, напоили... Но через несколько минут его опять - и надолго, часов на десять, - охватило забытьё, из которого он если и выныривал иной раз, то на миг-другой, и не был он в силах прорвать некую пелену, колыхавшуюся меж его сознанием и тем, что делалось вокруг. Полностью эта плёнка распалась и лопнула только уже в больничной палате. Он проснулся... повёл глазами, озираясь; полненькая немолодая медсестра, деловито хлопотавшая у изножья койки, улыбнулась и, как знакомому, сообщила: "Тебя, голубчик, прооперировали, ты у нас молодцом, скоро ходить будешь..." Мишелю всё здесь было внове, он не то что в больнице - он и у врачей-то, кроме зубных, почти не бывал, обладая отличным здоровьем... Но основное он понял: "это я от наркоза, получается, отошёл..." И пронизало испугом; надрывно-молящим голосом, словно от сестры что-то зависело, спросил - "Я... я хромым не останусь...?.." "Выдумал! - бросила она и, взбив ему подушку, по-матерински потрепала по волосам. - Послезавтра поднимем тебя, недельки две попрыгаешь - и всё выправится..."
Это было, впрочем, чересчур оптимистично. Хромым он не остался, но выписался лишь через месяц, рана заживала не быстро, надо было усиленно тренировать ногу, а иногда её "сводило" - участок над коленом затекал и обездвиживался минут на пять-десять. Врач предупредил, что это будет, вероятно, случаться - правда, лишь изредка, - и в дальнейшем: "Тут ничего поделать нельзя, у тебя очень чувствительный нерв был задет, потому и боль была такая сильная... Но ничего страшного, это будет каждый раз быстро проходить..."
И сейчас, дымя в окно с балкона квартиры, Мишель Рамбо предчувствовал: может быть, вот-вот онемеет левая нога... Ну ладно, я ведь дома, подумалось ему; и вообще, сколько-нибудь серьёзно это на жизнь не влияет.