Эскадрон, сабли наголо!

Тяжелая пуля сбила на дорожные камни драгуна. Грохот выстрелов ударил по ушам, и прапорщик инстинктивно дернулся. Свистнувший рядом свинец ударил в коня, и он, встав на дыбы, повалился на бок, чуть было не придавив хозяина. Ногу резануло острой болью, и Копорский, вскрикнув, упал на дорогу.

– Алла! – перекрывая эхо от выстрелов, донесся до ушей рев сотни глоток. Множество черных фигурок неслось со склонов вниз к спешно отходящему русскому заслону.

События неслись со скоростью молнии. Еще немного – и горцы отрежут крайний русский десяток, перестреляют его сверху из ружей или порубят саблями на этой узкой каменистой дороге. Драгуны, настегивая лошадей, уходили прочь, туда, где были основные русские силы.

– Вашбродь, встать можете?! На мою лошадь взбирайтесь! – крикнул Тимофей, спрыгивая с Чайки. – Давайте, давайте, быстрее, неприятель вокруг! – Он подхватил прапорщика под руку и уже было вставил его целую ногу в стремя.

– А-а! – раздались дикие крики поблизости, и прямо на двух отставших русских выскочил целый десяток нападавших.

«Бам!» – Гончаров разрядил пистоль в ближайшего и выхватил из кобуры второй. Чайка, испуганная ревом чужих людей и этим близким выстрелом, отпрянула в сторону, ее попытался было схватить за повод один из горцев, но она сбила его и понеслась прочь.

– Беги, Гончаров! Беги! – прокричал Копорский, пытаясь вытащить из ножен саблю.

– Да куда уж теперь бежать-то, вашбродь?! – ощерившись, процедил Тимофей и выхватил свой клинок. – Умирать здесь будем, лучше уж так сдохнуть, чем потом башку отрежут!

«Бам!» – выстрелил он в упор в высокого бородача и откинул в сторону второй разряженный пистоль. Сабля отвела удар следующего противника в голову, и он сам хлестнул того, что подходил с боку. Еще один отбив! Еще удар! Еще один!

Его окружила уже пара десятков горцев. У нескольких в руках были ружья, но они почему-то не стреляли. Тимофей, стоя над своим взводным командиром, крутился как уж, отбивая и сам нанося в ответ удары. Вот на него пошли сразу трое. Левую руку резанула боль, а потом мелькнули тени сбоку, удар сзади, и его сознание погасло.

Очнулся он от боли в голове. В затылок словно бы стучали молотки, на каждой кочке при встряске били они прямо в мозг. Тимофей застонал, и качка прекратилась. Глаза, открывшись, увидели лошадиный бок, копыта и в самом низу камни, а вот появились и человеческие ноги, обутые в какое-то подобие сапог. Голову резко задрали, и Гончаров увидел перед собой оскаленное в злой улыбке смуглое лицо бородача. Тот что-то громко прокричал, и к нему подбежало еще двое. Все трое цокали языком, качали головами и о чем-то возбужденно между собой переговаривались на непонятном языке.

– Пить, пить, – простонал Тимофей.

Троица загалдела, посмеялась и разошлась. Опять пошла тряска, под ногами снова замелькали камни узкой горной тропы, и он вновь потерял сознание.

Окончательно пришел Гончаров в себя уже в сумерках. Пахло дымом, навозом и свежеиспеченным хлебом. К горлу подкатил приступ тошноты, и Тимофея вырвало. Лежал он на улице у выложенной крупным камнем стены. Сбоку раздался стон и, повернув голову, Гончаров увидел лежащего на спине прапорщика.

– Ваше благородие, Петр Сергеевич, – протянул он руку и потряс командира за плечо. – Ваше благородие, вы меня слышите?

Тот опять застонал и открыл глаза.

– Где мы? – донеслось до Гончарова.

– Наверное, в плену, вашбродь, – прошептал тот. – Вы ранены? Сильно болит? – И, опираясь о стену, попробовал было сесть.

Раздался крик, к Тимофею подскочил крепкий бородач и, пнув его ногой, указал саблей на землю.

– Эй, Бахтияр! – крикнул он в сторону видневшейся в заборе калитки.

Она распахнулась, и к лежащим вышел долговязый татарин со старинным фитильным ружьем в руках.

– Пить, пить, – показывая на рот, проговорил тихо Тимофей. – Сильно пить хочу и господин офицер тоже, – кивнул он на прапорщика. – Ну что вы, совсем тупые, что ли?! – проговорил он громче и показал руками, как подносят ко рту посудину. – Пить! Теперь-то хоть понятно?

Парочка засмеялась, и долговязый пошел в сторону калитки. Через несколько минут из нее вышли он сам и еще трое оборванных исхудавших мужчин.

– Братцы, вставайте! Идти-то можете? – спросил по-русски один из оборванцев. – Велено вас в сарай скотный пока что перевезти. До утра там будете.

– Я-то, пожалуй, могу, – пробормотал Гончаров, поднимаясь на слабых ногах. – А вот господин прапорщик, он уж точно нет. У него нога пулей прострелена.

Общими усилиями Копорского подняли и, перехватив за руки, понесли к калитке. Впереди важно шествовал долговязый с ружьем, а позади – бородатый крепыш с саблей.

– Зовут-то тебя как? – тяжело дыша, проговорил Тимофей. Ноги и руки у него дрожали от слабости, голова кружилась, но он упрямо шел, перехватив на плече руку командира.

– Ваня я, Метелкин, – отдуваясь, ответил тот. – Из Тифлисского мушкетерского полка. Еще в сентябре месяце на стоянке меня скрали. С провиантским обозом мы шли, а я-то в кусты и отошел.

– Понятно. Уф, тяжко, – выдохнул Тимофей. – Далеко еще, Вань? А то у меня уже сил никаких нет идти.