Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

«Да уж как здоровы жрать – беда! У них ведь нет того, чтобы сел, поел, перекрестился да встал, а бесперечь едят… Только, Господи благослови, глаза продерут, сейчас самовар, чай, кофе, щиколад. Только самовара два отопьют, уж третий ставь. А тут завтрак, а тут обед, а тут опять кофий. Только отвалятся, сейчас опять чай. А тут закуски пойдут: конфеты, жамки – и конца нет. В постели лежа – и то едят».

Постоянно встречаясь с ужасами городской и деревенской бедности, страдая от каждой такой встречи, Толстой рисует в воображении образ сервированного домашнего стола, и уже то, что стол этот не ведает недостатка в кушаньях, кажется Толстому отнимающим у него покой изобилием. «Я чуток к жизни, окружающей меня, и к своей жизни, и жизнь эта отвратительна». «Я», «моя жизнь», «я ем»… Местоимение первого лица – это корча, крик стыда («я стонал от стыда», – пишет он, тоже в статье). Это – вопль совести, потребность покаяния, в надежде, что услышат и поддержат другие – «мы».

С годами он все строже судит всякое блюдо на семейном столе, показавшееся ему изысканным, неумеренным, лишним.

В.Ф. Булгаков вспоминает: «Лев Николаевич… очень жаловался, раздражая Софью Андреевну, на яснополянскую «роскошь»… Уговаривал он Софью Андреевну упростить и сократить и без того не Бог весть какой изобильный и роскошный вегетарианский стол».

Доктор Маковицкий заносит в свою ежедневную летопись:

«Л.Н. вышел к нашему завтраку… Похлебал супу и съел только пирожок.

Л.Н.: Надо не есть. И пирожок напрасно съел».

И тут же: «Много едим, четыре блюда. Должно быть довольно двух».

Пишет сыну Михаилу:

«Человеку дана радость пищи – вкуса, развивающегося от труда и воздержания. Корка черного хлеба съедается с большим наслаждением, если голоден, чем ананасы и трюфели, и человек устраивает себе жизнь так, что почти никогда не голоден, и пряной, жирной, искусственной пищей портит себе вкус и часто совсем лишается всякого удовольствия от еды и только страдает от пищеварения в больном желудке».

«Человек приспособлен к пище растительной»

Идею вегетарианства поддерживают в Толстом некоторые ученые, к трудам которых он испытывает особенное доверие. Среди них известный русский ботаник, профессор Андрей Николаевич Бекетов. Его большая статья «Питание человека в его настоящем и будущем» изучена Толстым, а затем напечатана отдельной книжкой в «Посреднике».

Рассматривая «с точки зрения будущности человечества» вопрос о том, какая пища всего более способствует правильному развитию и усовершенствованию человеческой природы, Бекетов, сам не будучи вегетарианцем, с цифрами и научными данными в руках, приходит к выводу, что «человек приспособлен к пище растительной», более того, что человечество самой необходимостью исторического развития «влечется к растительной пище». Что же до выкладок ученых, твердящих о необходимости для человека именно мясной пищи, то, рассмотрев систему их доказательств, Бекетов утверждает, что основной их материал основан «на привычках европейской буржуазии»; между тем, пишет наш профессор, «нравственный идеал всего людского рода не может удовлетвориться мещанскою философией зажиточных классов Западной Европы» (суждение, для Толстого, конечно, очень значимое!).

Мясная пища, по мнению Бекетова, определяет образ жизни, не совместимый с нравственным прогрессом. Оправдывая убийство животных во имя «блага» развития человечества, мы также оправдываем и необходимость войн для «блага» мирового развития. «Мне кажется, – пишет Бекетов, – что эти две бойни находятся в несравненно более тесной связи, чем то думают обыкновенно; что мясническое и пушечное мясо представляют два явления, друг друга определяющие или, по крайней мере, друг друга поддерживающие».

Отступление. Злая забава

Охота – «злая забава», по определению Толстого, – долго не уходит из его жизни, остается одним из любимых, страстно увлекающих его занятий. Неудивительно, что охоте посвящены прекрасные страницы «Детства», «Войны и мира», «Анны Карениной». Толстовские герои ходят на волков, на зайцев, на птицу, они такие же страстные охотники, как автор, ходивший и на медведя и однажды едва не поплатившийся жизнью в схватке со зверем (событие описано в рассказе «Охота пуще неволи»).

«Ни прогулки, ни катанья, никакие занятия в саду, в поле среди природы не могут заменить охотнику удовольствия охоты…», – объясняет неодолимую страсть Толстой.

В небольшой статье, так и озаглавленной «Злая забава», Лев Николаевич, заставивший себя отказаться от ни с чем не сравнимого удовольствия, приводит разговор двух охотников, молодого, увлеченного, и бывшего, понявшего безнравственность злой забавы.

«Молодой охотник (с уверенностью). Да что же дурного в охоте?

Бывший охотник. Дурно без нужды, для забавы убивать животных.

Ни возражать против этого, ни не согласиться с этим невозможно. Так это просто, ясно и несомненно».