Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

На первый взгляд, в самом деле, ужасная неблагодарность и упрямое нежелание понять благо, для всех очевидное. Но вчитаемся повнимательнее. Разве он – о медицине как таковой? Вовсе нет. Он – о нравственности. В том числе и о нравственных началах медицины, о которых по мере развития науки много думают лучшие ее представители, освобождаясь от казавшихся прежде неколебимыми представлений.

Он – о том, что в заботах о теле нельзя поступаться жизнью духа, о духовной силе человека, о нравственных основах, с которых начинается осмысленная жизнь на пользу себе и людям.

В другое время и в другом месте он пишет о двух взглядах на медицину. Первый взгляд (именно этот обычно ему приписывают), что медицина есть зло, надо от нее избавляться и ни в коем случае ею не пользоваться. «Этот взгляд неправилен», – четко, без колебаний выносит приговор Толстой. Другой, более распространенный взгляд, как раз наоборот, отдает медицине первенство в вопросе о жизни и смерти человека: человек связывает решение жизненных задач со своим физическим состоянием и, соответственно, с врачебными советами, поисками подходящего лекарства, возможностями медицинской науки. Такой взгляд, по мнению Толстого, еще более ложный и вредный. От приверженности первому взгляду страдает тело, при следовании второму всегда страдает дух. О себе он пишет, что не намерен искать вперед помощи от постоянно угрожающей (и неизбежной) смерти: на это уйдет вся жизнь, и все равно ее недостанет; но пользоваться средствами ограждения себя от смерти и страданий, которые даруют людям врачи, он будет. Стараясь только, чтобы пользование такими средствами не нарушало его нравственных требований. «Тут, разумеется, нравственные дилеммы, и решение их в душе каждого», – завершает свое суждение Толстой.

Коромысло весов

Как и во всем остальном, в размышлениях о духовном и телесном, искать и находить «противоречия» у Толстого не составляет большого труда. Несколько сложнее (зато и плодотворнее) осознавать, что и эти противоречия – часто лишь кажутся таковыми, сопрягать их, видеть цельность толстовских суждений.

Физическая работа, телесные упражнения на протяжении всей жизни привлекают Толстого. В чем, в чем, в невнимании к своему телу, к его развитию, постоянному укреплению Льва Николаевича не упрекнешь.

Отвечая неизвестному молодому человеку, спросившему, надо ли заботиться о здоровье, он объясняет: только в здоровом теле может расцвести и дать плод высший дар природы, наша духовная жизнь. «По-моему, тело человеческое есть такая же святыня, как и дух, с которым оно нераздельно… И потому я считаю, что человек никогда не имеет права пренебрегать своим здоровьем, если только это пренебрежение не нужно для дела Божия, как жертва…»

На протяжении жизни Толстой постоянно на себе проверяет (мы уже не раз убеждались в этом) ему самому, как никому другому, особенно свойственную взаимозависимость состояний тела и духа. Когда ему не работается, его настигают болезни, но и причину того, что не работается, он ищет в переменах и утратах своего самочувствия. «Я все это время духом смущен, растерян. Должно быть, нездорово тело. Я ездил в Москву, советовался с Захарьиным». Однажды, в поздние годы, он выразил ту же мысль попросту – задорно и крепко: «Я по себе знаю: когда болит живот, я утром гуляю и по дороге вижу одни собачьи экскременты, а когда здоров и в хорошем духе, на снегу блестят бриллианты».

Но одновременно, более того – несравненно чаще, совсем иные суждения.

«В здоровом теле – здоровый дух… Я не люблю эту поговорку. Это неверно. В здоровом теле редко бывает здоровый дух. Чем здоровее тело, тем меньше духовной жизни…»

Нечто подобное – и в дневнике:

«Обыкновенно думают (и я всегда думал, прикладывая это к себе), что можно служить Богу и быть полезным людям, только будучи здоровым. Неправда. Часто напротив. Христос больше всего послужил Богу и людям, будучи совсем умирающим – на кресте, когда он прощал убивающих его. То же может сделать всякий человек больной. И нельзя сказать, какое состояние, здоровья или болезни, более удобно для служения Богу и людям».

На первый взгляд, все здесь прямо противоположно словам его, приведенным прежде, но на самом деле пропасти неодолимой, столкновения нет – главная мысль та же, только взята, что называется, с другой стороны.

В самые опасные дни крымской болезни он заносит в дневник:

«Надо проболеть тяжелой болезнью, чтобы убедиться, в чем жизнь: чем слабее тело, тем сильнее становится духовная деятельность».

И – страницей выше – поясняет, размышляет с пером в руке, намечая дорогу к выводу: «Огонь разрушает и греет. Так же и болезнь. Когда здоровый, стараешься жить хорошо, освобождаясь от пороков, соблазнов, то это делаешь с усилием и то как бы приподнимаешь одну давящую сторону, а все остальное давит. Болезнь же сразу поднимает всю эту давящую чешую, и сразу делается легко, и так страшно думать, что, как это знаешь по опыту, как только пройдет болезнь, она <чешуя пороков, соблазнов> опять наляжет всей своей тяжестью».