Читаем Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины полностью

Именно поэтому, догадываемся без труда, перевязочный пункт как важнейший образ, примета героического Севастополя появляется во всех трех «севастопольских рассказах». Никогда прежде и никогда после, на всем громадном пространстве грядущего творчества Льва Толстого, медицина не занимает такого важного и высокого места.

Случайным знакомством с перевязочным пунктом начинает свою недолгую севастопольскую жизнь (его убьют в первом же бою) молодой офицер Володя Козельцов в рассказе «Севастополь в августе 1855 года».

«Войдя в первую комнату, обставленную койками, на которых лежали раненые, и пропитанную этим тяжелым, отвратительно-ужасным госпитальным воздухом, они <Володя и его старший брат, тоже офицер> встретили двух сестер милосердия, выходивших им навстречу.

Одна женщина, лет пятидесяти, с черными глазами и строгим выражением лица, несла бинты и корпию и отдавала приказания молодому мальчику, фельдшеру, который шел за ней; другая, весьма хорошенькая девушка, лет двадцати, с бледным и нежным белокурым личиком, как-то особенно мило-беспомощно смотревшим из-под белого чепчика, обкладывавшего ей лицо, шла, руки в карманах передника, потупившись, подле старшей и, казалось, боялась отставать от нее.

– Верно, они недавно здесь? – спросила сестра у Козельцова, указывая на Володю, который, ахая и вздыхая, шел за ними по коридору.

– Только что приехал.

Хорошенькая сестра посмотрела на Володю и вдруг заплакала.

– Боже мой, Боже мой! Когда все это кончится! – сказала она с отчаянием в голосе».

Мы можем не угадать в этой сцене важного отличительного признака обороняющегося Севастополя, который тотчас бросался в глаза первым читателям рассказа. Именно в пору Крымской войны в госпиталях появляются медицинские сестры.

Великий русский хирург Николай Иванович Пирогов, отправляющийся из Петербурга в Крым для организации там медицинской помощи, создает первую в России группу сестер милосердия – ее называют Крестовоздвиженской общиной. Сестры вслед за Пироговым направляются в Севастополь. Их деятельность привлекает к себе заинтересованное внимание россиян. И появление сестер на страницах «севастопольских рассказов» Толстого неслучайно.

Деятельное участие

В рассказе «Севастополь в мае» – писатель приводит на перевязочный пункт князя Гальцина, петербургского аристократа, адъютанта, прибывшего в город из столицы с каким-то поручением. Князю непременно хочется посмотреть войну и прослыть храбрецом: во время начавшегося обстрела он отправляется в сторону бастионов. Навстречу ему солдаты несут на носилках и ведут под руки раненых. Князю кажется, что много лишнего народа уходит с места боя, он останавливает встречного солдата и строго допрашивает, куда он идет и зачем. «Но в это время, совсем вплоть подойдя к солдату, он заметил, что правая рука его была за обшлагом и в крови выше локтя». Солдат ранен в руку пулей, еще и – «не могу знать, чем голову-то прошибло, – и, нагнув ее, показал окровавленные и слипшиеся волосы на затылке». Солдат при этом еще и оправдывается, что нипочем не ушел бы с бастиона, если бы не пришлось вести раненого в ногу товарища. Князю становится стыдно. Он следует за солдатами на перевязочный пункт. «С трудом пробившись на крыльце между пешком шедшими ранеными и носильщиками, входившими с ранеными и выходившими с мертвыми, Гальцин вошел в первую комнату, взглянул и тотчас же невольно повернулся назад и выбежал на улицу. Это было слишком ужасно!»

Петербургский аристократ бросается прочь, но Толстой остается на месте, внимательно всматриваясь в происходящее вокруг. Он дает своеобразную вводную главку-отступление – широко написанную в целом и точно схваченную в подробностях картину перевязочного пункта. В ней не действует ни один из героев рассказа – она необходима автору сама по себе. Любопытно, что даже геометрически эта маленькая, одна страничка всего, главка-картина поставлена в центр повествования – срединная по счету и по количеству текста, бывшему перед ней и следующему после.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
40 градусов в тени
40 градусов в тени

«40 градусов в тени» – автобиографический роман Юрия Гинзбурга.На пике своей карьеры герой, 50-летний доктор технических наук, профессор, специалист в области автомобилей и других самоходных машин, в начале 90-х переезжает из Челябинска в Израиль – своим ходом, на старенькой «Ауди-80», в сопровождении 16-летнего сына и чистопородного добермана. После многочисленных приключений в дороге он добирается до земли обетованной, где и испытывает на себе все «прелести» эмиграции высококвалифицированного интеллигентного человека с неподходящей для страны ассимиляции специальностью. Не желая, подобно многим своим собратьям, смириться с тотальной пролетаризацией советских эмигрантов, он открывает в Израиле ряд проектов, встречается со множеством людей, работает во многих странах Америки, Европы, Азии и Африки, и об этом ему тоже есть что рассказать!Обо всём этом – о жизни и карьере в СССР, о процессе эмиграции, об истинном лице Израиля, отлакированном в книгах отказников, о трансформации идеалов в реальность, о синдроме эмигранта, об особенностях работы в разных странах, о нестандартном и спорном выходе, который в конце концов находит герой романа, – и рассказывает автор своей книге.

Юрий Владимирович Гинзбург , Юрий Гинзбург

Биографии и Мемуары / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное