Эссе о развитии христианского вероучения

Развитие догматического богословия, которое тогда происходило, также не было безмолвным и самопроизвольным процессом. Его развитие было вызвано и сопровождалось самыми ожесточеными дискуссиями среди самых страшных рисков. Католическая вера подвергалась целому ряду опасностей и раскачивалась вперед и назад, подобно судну в открытом море. Большие части христианского мира погружались по порядку в ересь или схизму; ведущие Церкви и самые авторитетные школы впадали, время от времени в серьезные заблуждения; трое Римских Пап, Либерий, Вигилий и Гонорий, оставили последующим поколениям бремя их оправдания, но эти беспорядки не приостановили непрерывный и устойчивый марш священной науки от внутренней (имплицитной) веры к официальному ее утверждению. В ряде церковных решений, в которых постоянно и безостановочно обозначался прогресс вероучения, перемежались одна и другая стороны богословского догмата, главным образом, придавая ему форму противоположными штрихами. Дискуссия началась с Аполлинария, который путал или отрицал Две Природы во Христе и был осужден Римским Папой Дамасием. Последовала реакция, и Феодор Мопсуетский предложил, как свое учение, доктрину Двух Лиц. Затем Несторий принес свою ересь для публичного рассмотрения и принял впоследствии анафему Третьего Вселенского Собора. Далее поток дискуссии снова изменил свое направление, ибо появился Евтихий, утверждавший Одну Природу, и он был осужден на Халкидонском Соборе. Что-то, однако, все еще желало опрокинуть несторианское учение о Двух Лицах, и Пятый Собор был официально направлен против произведений Феодора и его сторонников. Затем последовала ересь монофелитская, которая была возрождением евтихианской или монофизитской, и была осуждена на Шестом Соборе. Наконец, Несторианство еще раз появилось у адопционистов в Испании и дало повод для великого Собора во Франкфурте. Любой неверный шаг привел бы всю теорию вероучения к непоправимой дезорганизации; но был как будто бы какой-то индивидуальный и проницательный ум, чтобы, говоря по-человечески, управлять богословской дискуссией от начала до конца. Потому что в течение долгих столетий, и, несмотря на неудачи в отдельных деталях самых одаренных Отцов и Святых, Церковь, таким образом, выработала единственную последовательную теорию, выясненную в спорах о великой доктрине, доказавшую, насколько проверенным, чистым, очевидным и безошибочным является ее видение этой доктрины. Но это доказывает и нечто большее. Не кажется ли совершенно неправдоподобным, что при таком глубоком постижении столь великой тайны, насколько человеческий ум вообще может ее постичь, Церковь должна была в это самое время совершить самые грубые ошибки в религиозном поклонении и спрятать Бога и Посредника, чье Воплощение она ожидала с таким чистым умом, за толпой идолов?

5

Целостность католического развития становится еще более очевидной, если рассматривать его в контрасте с историей других догматических систем. Философии и религии мира имеют каждая свое время и являются частями одной последовательности. Они вытесняют и, в свою очередь, сами вытесняются. Лишь Вселенская религия одна не имела никаких пределов; она одна всегда была больше, чем все, и могла сделать то, что другие не могли сделать. Если бы она была ложью или искажением, подобно системам человеческим, она была бы такой же слабой, как они; тогда как она может даже передавать им силу, которой они не имеют, и она использует их для своих собственных целей и размещает их на своей собственной территории. Церковь может извлечь добро из зла или, как минимум, не получить от зла него никакого вреда. Она унаследовала обещание, данное Апостолам, что они могут голыми руками брать змей, и, если они выпьют что-либо смертоносное, это не должно причинить им вреда. Когда зло прилипало к ней, и варвары наблюдали с любопытством или злобой, как она должна раздуться или внезапно упасть, она бросала ядовитое животное в огонь и не чувствовала никакого ущерба.

6