Есть!

Только-только начала Мара привыкать к своей новой роли на скамье запасных (кому-то ведь надо там сидеть), как в стране задул свежий ветер. Из директоров её невежливо выперли. Свежим ветром в спину. Потом, правда, новые хозяева «Моря» опомнились и начали звать опытного специалиста Мару Михайловну Винтер вернуться и всё простить, но теперь она уже сама не спешила входить в ту же воду, изрядно провонявшую мёртвой рыбой. По-немецки чёткая и по-русски подозрительная, Мара Михайловна отлично знала себе цену, и вопрос, придут ли к ней успех и денежка, вообще не стоял. Вопрос стоял другой: когда?

…Денежка – слово мягкое, как «шанежка». Взрослый сын Виктор так ласково говорил маме: «Оставь мне денежку, ладно?» Мара Михайловна воображала денежку – металлическую, круглую, а главное, единственную – и, тяжко вздохнув, выкладывала на стол очередной букет голубых тысячных незабудок.

Денежка пришла в тот нехороший год, когда от Мары Михайловны отказался муж Алексей – сказал тепло и задушевно (прямо не муж, а бард), что она ему больше не нужна. Если бы следом за этими словами раздался гитарный перебор, Мара не удивилась бы, – а вообще, она от него не ожидала. Она думала, что у них с Алексеем впереди полный набор драгоценных жизненных штампов, от сладкой смороды в саду до такого же сладкого внучачьего лепетанья.

Но Алексей ушёл, выгребая из углов позабытые вещи (в числе прочего мелькнули гитара с постаревшей переводной блондинкой и вязанный в резинку свитер), а вместо него к Маре Михайловне и двум её сыновьям-подросткам пришла денежка.

Мара давно вычислила: просто так в жизни ничего не даётся, только взамен. И специально обученный ангел следит за тем, чтобы обмен этот совершался всегда после времени.

Ангел, приставленный к гражданке Винтер Тамаре Михайловне, по специальности товароведу, русской немке, члену партии, матери двух непослушных сыновей, с трудом дождался, пока за Алексеем закроется дверь (гитара, холера такая, зацепилась грифом за вешалку, будто не хотела покидать родной чертог). И тут же выдал Маре такое богатство, что она поначалу даже ослепла, пытаясь различить за этим северным сиянием свой дальнейший жизненный путь.

Богатство посулил мужчина по имени Игорь Александрович.

Он позвонил брошенной Маре Михайловне и, захлёбываясь радостным известием, пригласил на важное собеседование. Мара с трудом вспомнила Саныча – кажется, носил какие-то коробки в «Море», а может, работал реализатором. Сейчас разве упомнишь? В жизни со временем скапливается такое количество воспоминаний и людских физиономий, что лишнее волей-неволей надо отбрасывать, чтобы затора не случилось. Или засора. Вот и Саныча этого Мара пустила однажды в свободное плавание, а он, гляди ж ты, всплыл.

Весёлый такой всплыл, лысенький, но на лицо свежий, и волосиков в ушах не отрастил. Это Мара первым делом отметила: она не любила, когда в ушах – волосики.

– Проходите, Марочка Михайловна, проходите, – суетился Саныч, провожая крепко ступающую (Родина-мать зовёт!) гостью в просторный кабинет.

– Твой? – уважительно качнула головой Мара, но Саныч в ужасе замахал ладошками – кабинет принадлежал тому загадочному типу, который назначил встречу. А Саныч был при нём вроде Гермеса.

Загадочный тип вбежал в кабинет с таким видом, будто разорвал финишную ленточку, и Мара Михайловна узнала в нём давнишнего мужа Кирилла, с которым не общалась вот уже много лет.

– Томирида! – обрадовался Кирилл, усаживаясь в мягкое кресло и тут же, впрочем, вскакивая, как будто там был гвоздик. – Как хорошо, что ты есть в этом мире! Саныч тебя так сватал, так сватал!

Саныч, кстати, испарился – и слава богу.

Мара с достоинством откинула назад хорошо прокрашенную гриву. Кирилл с удовольствием отследил знакомый жест и только потом развернул к Маре серебряную рамку с фотографией: там улыбались миленькая блондинка и две девчушки с косицами. Одна – в очках. Мара Михайловна поджала губы: как все мамы мальчиков, она слегка недолюбливала девочек.

– Моя семья, – гордо сказал Кирилл, как будто Мара не поняла, что это за физиономии. В серебряной рамке! Кирилл почувствовал, что умиления снимок не вызвал, и резко добавил холодку:

– Давай к делу, Томирида. Помнишь гастроном «Юлия»? Он уж года два как на ремонте…

Гастроном «Юлия» Мара Михайловна помнила чётко и неприязненно. В грустную минуту она прикупила себе однажды в коммерческом магазине кофточку: такое славное букле в зеленовато-рыженьких тонах. И пришла в этой кофточке в «Юлию» за провиантом. Там Мару ждал сбывшийся кошмар всех женщин мира: кассирши «Юлии» сидели на своих местах в новой униформе, и униформой было то самое букле, которое купила злосчастная Мара.