Есть!

Язык, на котором все трое общались, был составлен наполовину из немецких, наполовину из русских слов, но иногда попадались ещё и английские, которые вырывались порой у Анке. Она доставала теперь уже свой альбом: мама – в белом платье, а папа – опять в той самой форме. «Твой папа – фашист», – вспомнила Мара строчку из песни, которую Витька часто крутил до армии на «Романтике-306».

– На йа, – приговаривала Анке, – дер криг.

«Война и есть один большой общий крик», – подумала Мара, и альбомы были досмотрены без моральных потерь. Отцы и Фридхельма, и Анке прошли всю войну и умерли спустя много лет после 1945 года.

Вальтеры знакомили Мару с друзьями, соседями, роднёй, возили к Андрюше в университет, таскали по музеям, театрам и, естественно, по магазинам. Визит в главный продуктовый супермаркет земли Гессен успокоил Мару – «Сириус» превосходил его по всем статьям. На Рёмерплату Мара с Вальтерами ели салат с зелёным соусом и пили яблочное вино, в Драйахенхайне пробовали тёплый козий сыр, на ферме рядом с домом – свежую спаржу.

– Мара, мы хотим показать тебе ещё одно удивительное место, – сказал Фридхельм незадолго до отъезда. Мара подумала: опять в ресторан.

Ехали недолго, и пробок в тот день почти не было. Анке, как всегда, задремала на заднем сиденье – Мара завидовала людям, которые умеют так спать, в любую свободную минуту, в любых условиях. Фридхельм сосредоточенно смотрел на дорогу, Мара заметила, что они поднимаются в гору. А потом опять спускаются.

– Хирше, хирше! – закричал вдруг Фридхельм, и Мара увидела за окном оленей – светло-коричневых, с бархатными рожками. Олени отдыхали у обочины, Фридхельм ехал медленно, чтобы русская гостья внимательно их разглядела. Совсем не пугливые. Их бы в Россию, подумала Мара. Кирилл однажды рассказывал, как его приятель, выехав за город, случайно сбил оленя, выскочившего на трассу, – и тут же продал тушу в ближайшей деревне. Мара решила не рассказывать Фридхельму эту историю, она не ложилась в пейзаж.

Справа появился дорожный знак – жаба в белом, отороченном красным треугольнике.

– Нужно уступать дорогу жабам, – объяснила проснувшаяся Анке. – Они здесь часто переходят дорогу и, чтобы их не раздавили, стоит знак.

– Там есть ещё корзина, – добавил Фридхельм, – жаб можно сложить в корзину и перенести на другую сторону, куда им надо.

«Я хочу здесь жить, – опять подумала Мара, – если уж немцы о жабах так заботятся, то и обо мне наверняка не забудут».

Машина Вальтеров углубилась меж тем в густой старый лес. Смешанный – берёзы, буки, сосны. Фридхельм вырулил на небольшую расчищенную площадку. Рядом с их «ауди» стояло всего четыре машины, под ногами была настоящая лесная почва, и тишина била в уши, как звуки колокола.

Из ближайшего куста к недоумевающей Маре вышел, похрюкивая, большой серый ёж. «Там – ёжик», – вспомнила вдруг Мара и будто бы снова увидела большой живот, мешком лежащий на земле. Ёж потоптался рядом с людьми и, разочарованный, вернулся в кусты.

– Пойдём, Мара, – сказала Анке, указывая тропинку. Навстречу шли несколько человек, впереди – крупная дама в бордовом палантине.

– Кристина! – жарко вскрикнула вдруг Анке и бросилась навстречу палантину. Обе обнялись и заплакали, Фридхельм сочувственно топтался рядом.

Мара всё еще не понимала, куда они приехали. Ближайший город – Михельштадт, лес называется Оденвальд, но зачем всё это? Ни памятников, ни красивых зданий – ничего такого не видно.

– Мара, знакомься, это наша подруга Кристина, – по-немецки сказала Анке. – А это Мара, наша гостья из России.

Мара неловко кивнула. У Кристины были заплаканные глаза и запотевшие очки.

– Она только что похоронила брата, – объяснила Анке.

– Как это – похоронила? – изумилась Мара. – Здесь?

Вокруг стояли деревья. Одни только деревья. И никаких могил.

– Пойдём, Мара, мы хотим тебе кое-что показать, – снова сказал Фридхельм, уводя Мару в лес по тропинке. Анке ещё шепталась о чём-то с Кристиной, которую ждали у притихших авто друзья и родственники. – Это не просто лес. Это лес скорби – Фридвальд.

– Похоже на твоё имя, – осторожно сказала Мара. Она озябла и встревожилась.

– На йа, похоже, – согласился Фридхельм. Анке догоняла их быстрым шагом. – И ещё похоже на Friedhof.

– Кладбище, – перевела Мара.

– Кладбище, – подтвердил Фридхельм. – Но не обычное, а лес.

Он обвёл рукой пространство, как гордый помещик:

– Здесь можно купить дерево, а потом, когда придёт время, человека похоронят под корнями этого дерева, и природа сама будет о нём заботиться. Никаких венков, имён, фотографий – это не разрешается.

Фридхельм легонько задел перчаткой тонкую овальную пластинку, висевшую на ближайшем стволе. На ней была гравировка – «124».

– Можно только номер дерева. Или вот так, – он подвёл Мару к соседнему дереву. – «Семья Баум».

– Здесь даже цветы нельзя приносить, – сказала Анке. – Полностью экологическое захоронение, за всем смотрит природа и, немного, лесник.

– Мы тоже купили здесь дерево, Мара. Для меня и для Анке. Потом, возможно, для наших детей и родных. Мы покажем тебе это дерево.