Есть!

(Это была учительская, взрослая версия издевательства над фамилией несчастного Аркадия – педагоги искренне считали, что он должен носить её гордо и совершать одни лишь благородные поступки. Как будто он и вправду был потомком гения!)

Аида Исааковна нависла своим худеньким, жаждущим справедливости тельцем над бедным Пушкиным, безуспешно прикрывавшим хоть и крупными, но всё ещё детскими ладонями накарябанные слова. Наверняка бессовестный мальчишка прятал от глаз педагога какое-то непотребство – пакостный рисунок или ёмкое слово.

– Приказываю тебе, – металлическим голосом сказала Аида Исааковна, – немедленно показать мне, что ты сделал со школьным имуществом.

Пушкин обречённо убрал руки – и глазам учительницы открылись бессмертные строки.

– Позволь душе моей открыться пред тобою, – изумлённо прочла Аида Исааковна, и сама продолжила по памяти, придав, впрочем, пушкинской фразе вопросительный смысл: – И в дружбе сладостной отраду почерпнуть?! Ну, Аркаша, я даже не знаю, что мне с тобой делать. Мы ещё не проходили эту тему, а ты уже такие строки наизусть… записываешь… На парте, Аркаша, ты в следующий раз не пиши, ты, знаешь, ты иди домой… Последний урок ведь у вас, правда?

Пушкин вылетел из класса, багровея ушами, а учительница долго ещё сидела за его партой и вглядывалась в чернильную строчку. «Я мало жил, – печально думала Аида Исааковна, вздыхая всей душой, – и наслаждался мало!»

Пушкин между тем ещё и не приступал к наслаждениям – жизнь его, как у любого школьника, складывалась сложно. Мать требовала идеальной учёбы (при том что сама-то закончила школу на троечки – Аркаша давным-давно нашёл припрятанный в старых полотенцах аттестат), отец – только дай повод! – наливался сизой краской и кричал:

– Рано мы с тобой, мать, отпустили няньку – пусть бы дальше сидела с этим придурком!

Придурок, ублюдок, чмошник – эти слова Аркаша слышал от отца намного чаще собственного имени. Он привык к ним – дети вообще очень быстро приспосабливаются к родительским неврозам. Это ему впоследствии, во взрослом уже состоянии, растолковал один популярный психодоктор, к которому в нашем городе ходят все мало-мальски успешные люди. Но что интересно, по поводу няньки Аркаша был с отцом абсолютно солидарен. Как у всякого Пушкина, у него была няня – любимая добрая Тая. Внешности она была самой незаметной – разве что передние зубы привлекали внимание: они изначально были немножечко кроличьими, а потом ещё и дантист внес свою лепту: то ли из лести, то ли не отыскав подходящего материала, он сделал вставную версию белоснежной, резко выделявшейся на общем фоне. Злые люди, глядя на Таечку, хихикали, изнемогая от желания дать ей морковку – вот уж весело, должно быть, захрустит! Аркашу нянькины зубы не смущали – она его так любила, что и он, всем своим детским сердечком, отзывался на это чувство. И слушался няньку, как никого в жизни, и по-настоящему, тяжело страдал, когда она ушла из их дома. Точнее, когда родители попросили её наконец уйти.

– Мама, ты знаешь эту строчку? – пристал Пушкин вечером к матери. – «Позволь душе моей открыться пред тобою?»

Мать бросила в раковину грязный половник и заголосила, повышая голос на каждом новом слове:

– Да уж какая там душа, ты мне лучше дневник покажи! Пристают со всякими глупостями, будто у меня время есть читать эти строчки!

Когда мать сердилась, то говорила про Аркашу во множественном числе – не «пристаёт», а «пристают», не «ты», а «все вы», так что мальчику всякий раз хотелось оглянуться и увидеть за своей спиной неведомого брата или сестру-привидение.

Как плохо быть единственным ребёнком!

Мать от таких мыслей отмахивалась, объясняя: «Я детей вообще не люблю». Ни брата, ни сестрички Аркаша так и не дождался, и некому было переложить на плечи – хотя бы на полчаса! – тяжеленный крест детства.

– Это она всё стихи читала, – подала вдруг голос мать, когда Аркаша уже отправился за дневником. – Тая, говорю, хватит голос драть, а она всё читает и читает. И ты за ней следом повторял – неужели не помнишь?

Волнуясь, Аркаша набрал домашний номер Таи и упал, как в водопад, в её ликующий щебет. Она несколько лет ждала, что он позвонит, её ненаглядный мальчик, её прекрасный принчик!

– Аркашон! Как дела, мой милый, ты отличник? А девочка есть у тебя?

Аркаша с трудом дождался паузы, чтобы спросить о главном: какие стихи читала ему Тая в младенчестве? И знает ли она такую строчку?..

– Аркадий! – возмутилась Тая, и Аркаша с лёгкостью представил себе, какое она при этом состроила лицо. – Это же Александр Сергеевич! Мы только его и читали с тобой. Ты любил Пушкина просто до безумия.

И в точности как мать спросила:

– Неужели не помнишь?